К жертвам склоняются палачи

С нежностью лекарей. 11. Три пополудни. Соседи спят

И, верно, слышат во сне

Звонка обезумевшего раскат.

Им снится: это ко мне. Когда начнут выдирать листы

Из книг и трясти белье,

Они им скажут, что ты есть ты

И все, что мое, - мое. Ты побелеешь, и я замру.

Как только нас уведут,

Они запрут свою конуру

И поселятся тут. 12. Луч, ложащийся на дома.

Паль. Поскок воробья.

Дальше можно сходить с ума.

Дальше буду не я. Пыль, танцующая в луче.

Клен с последним листом.

Рука, застывшая на плече.

Полная лень. Потом Речь, заступившая за черту,

Душная чернота,

проклятье, найденное во рту

Сброшенного с моста. 13. Внизу - разрушенный детский сад,

Песочница под грибом.

Раскинув руки, лежит солдат

С развороченным лбом. Рядом - воронка. Вчера над ней

Еще виднелся дымок.

Я сделал больше, чем мог. Верней,

Я прожил дольше, чем мог. Город пуст, так что воздух чист.

Ты склонилась ко мне.

Три пополудни. Кленовый лист.

Тень его на стене. 10.93 - 03.95 Дмитрий БЫКОВ ПАУЗА * * * Нет, уж лучше эти, с модерном и постмодерном,

С их болотным светом, гнилушечным и неверным,

С безразличием к полумесяцам и крестам,

С их ездой на Запад и чтением лекций там, Но уж лучше все эти битые молью гуру,

Относительность всех вещей, исключая шкуру,

Недотыкомство, оборзевшее меньшинство

И отлов славистов по трое на одного. Этот бронзовый век, подкрашенный серебрянкой,

Женоклуб, живущий сплетней и перебранкой,

Декаданс, деграданс, Дез-Эссент, перекорм, зевок,

Череда подмен, ликующий ничевок, Престарелые сластолюбцы, сонные дети,

Гниль и плесень, плесень и гниль, - но уж лучше эти,

С распродажей слов, за какие гроша не дашь

После всех взаимных продаж и перепродаж. И хотя из попранья норм и забвенья правил

Вырастает все, что я им противопоставил,

И за ночью забвенья норм и попранья прав

Наступает рассвет, который всегда кровав, Ибо воля всегда неволе постель стелила,

Властелина сначала лепят из пластилина,

А уж после он передушит нас, как котят,

Но уж лучше эти, они не убьют хотя б. Я устал от страхов прижизненных и загробных.

Одиночка, тщетно тянувшийся к большинству,

Я давно не ищу на свете себе подобных.

Хорошо, что нашел подобную. Тем живу. Я давно не завишу от частных и общих мнений,

Мне хватает на все про все своего ума,

Я привык исходить из данностей, так что мне не

Привыкать выбирать меж двумя сортами дерьма. И уж лучше все эти Поплавские, Сологубы,

Асфодели, желтофиоли, доски судьбы,

Чем железные ваши когорты, медные трубы,

Золотые кокарды и цинковые гробы. ОТСРОЧКА ...И чувство, блин, такое (кроме двух-трех недель), как если бы всю жизнь прождал в казенном доме решения своей судьбы.

Мой век тянулся коридором, где сейфы с кипами бумаг, где каждый стул скрипел с укором - за то, что я сидел не так. Линолеум под цвет паркета, убогий стенд для стенгазет, жужжащих ламп дневного света неумолимый мертвый свет...

В поту, в смятенье, на пределе - кого я жду, чего хочу? К кому на очередь? К судье ли, к менту, к зубному ли врачу? Сижу, вытягивая шею: машинка, шорохи, возня... Но к двери сунуться не смею, пока не вызовут меня. Из прежней жизни уворован без оправданий, без причин, занумерован, замурован, от остальных неотличим, часами шорохам внимаю, часами скрипа двери жду - и все яснее понимаю, что так же будет и в аду: ладони потны, ноги ватны, за дверью ходят и стучат... Все буду ждать: куда мне - в ад ли?

И не пойму, что это ад.

Жужжанье. Полдень. Три. Четыре.