И если в институте не поймут... Но тут, по стекла пылью запорошен, по улице, по правой стороне, проехал темно-красный "Запорожец", принадлежащий Машиной родне. Они её узнали, чуть не плача.

- А это муж твой, что ли? Что же прячешь?

- Да нет, не муж, какое... Друг он мне.

Хотя она тут не бывала сроду, но вся родня, собравшись на крыльце, признала материнскую породу в её речах, фигуре и лице. До кладбища нас довезли в машине. Путь - километров около пяти. Она взяла пионы. Мы решили, что мне к могиле незачем идти.

...Кладбищенский покой традиционный, тишь, марево июньского тепла. Березы над оградою зеленой слегка шумели - Троица была. На двух березах с двух сторон дороги висели две таблички жестяных, и обрывались на последнем слоге, не умещаясь, надписи на них, расползшимися буквами по жести: "Вас просит поселковый исполком класть старые венки не в этом месте, а в отведенном. Просьба это пом..."

Ребенок, - самый дальний Машин родич, одна из тех белесых милых рожиц, которые особенно люблю, - с собою взятый в тот же "Запорожец", в отсутствии отца пополз к рулю. Он жал гудок, жужжал, крутил баранку и, радостным оборотясь лицом, мне пальцем показал на обезьянку, привешенную к зеркальцу отцом.

...На кладбище народу было много, и странный мужичок ещё бродил внезапно, безо всякого предлога, он останавливался у могил, склонялся к ним, - читая, что ли, имя? - причем склонялся низко, до земли... Но тут вернулась Маша со своими. Уселись в "Запорожец", завели...

- Кто это? - я спросил , не понимая.

- Да их тут много. Троица сейчас, - кто ходит, оставляем в поминанье стопашечку, как водится у нас. Ну, всяко - самогоночка бывает, а этих после ходит без числа, опохмеляться ж надо, - допивают, - мать мальчика в ответ произнесла. - А то, бывает, просит, как собака: "Дай на похмел!" - "На, отвяжись ты, на!..".

И Маша улыбнулась, но, однако, уж лучше бы заплакала она. Она как будто тяготилась мною, и это бы почувствовал любой. Моей вполне достаточной - виною, своей - вполне достаточной - бедой. Не знаю, где и как, - по крайней мере, в России этого не превозмочь: любовь не возникает при потере всех документов, паспорта и проч. Особенно в период абитуры, без помощи от матери-отца, когда ещё не пройденные туры потребуют собраться до конца... Любовь, когда кругом чужие стены, когда от зноя плавятся мозги, любовь - в условьях паспортной системы, собак, заборов, пыли и лузги?.. Да и во мне самом преображалось то, что меня за нею повело. Какая тут любовь? - скорее жалость... Вина. Тоска. И очень тяжело! ...А Машин дед в поселке жил у некой сердечной, одинокой и простой заведующей местною аптекой (другие называли медсестрой). Не знаю точно, да и все едино. Нас подвезли и в дом позвали: "Ждут". Все, что осталось, записи, машина и документы, - находилось тут.

Был стол накрыт, и, как обыкновенно, за ним заране собралась родня. Им Маша пошептала и мгновенно ушла, не оглянувшись на меня. Две женщины закрылись с нею в ванной... Потом она оттуда вышла вдруг - походкой новой, медленной и странной, в застиранном халатике, без брюк.

"Кровотеченье.