— Кухарка покормила да сала с хлебом в дорогу дала. Теперь не пропаду!

Прохор засмеялся. Мы обнялись на прощание.

— Хороший ты мужик, Георгий, надежный. Мне бы — под таким сотником.

— Сам дорастешь. Прощай!

Я вернулся в дом и снова завалился в постель. Отоспаться хочу, устал за поездку. А Елена уже проснулась, глаза открыла.

— Лен, в переметной суме шкатулка занятная — то тебе привез, возьми.

— Хорошо, милый. А ты поспи еще чуток.

Жена провела теплой ладошкой по лбу, и я

уснул, счастливо улыбаясь. Много ли человеку для счастья надо? Тепло, сытно, жена любящая рядом, покой. Почаще бы так!

Пару дней я отдыхал сам и Федору велел не беспокоить холопов. Отоспятся пусть, отдохнут, сил наберутся.

Отпели в церкви убиенного раба Божьего Андрея, похоронили по-христиански, на кладбище за церковью. Провожали его в последний путь все ратники и домочадцы. Когда опустили гроб в могилу и комья земли начали глухо ударяться о дерево, у дороги под деревом заржал конь. Я оглянулся: это был боевой конь Андрея, теперь уж под другим ратником.

Свыклись уже с человеком, жалко было до слез. Однако битв — больших и малых не бывает без крови и без потерь. И закон битвы неумолим: цена победы — жизни человеческие. Еще никому не удавалось добиться победы, не заплатив за нее кровавую мзду. Другое дело, что у талантливых воевод она меньше.

Да и в конце концов еще никому не удалось избежать смерти, и но мне — так лучше встретить смерть в бою, чем в старости в постели, немощным маразматиком или того хуже — под забором, всеми забытым и ненужным. Хотя и говорят, что судьбу не выбирают, и на все — Его воля, только по мне — сражаться до последнего, хоть зубами, но под заклание шею не подставлять!

С моим возвращением жизнь в доме снова закрутилась в круговерти событий. И тем приятнее были маленькие радости в суровой действительности. Моя награда — шкатулка с музыкальным звоном — пришлась по сердцу Елене, и она иногда открывала и закрывала крышечку просто так, чтобы послушать мелодичный перезвон. Знакомые дамы обзавидовались, просили у мужей такие же диковины. Тем только и оставалось, что беспомощно разводить руками. Ан штука редкая, заморская, и я таких на торгах разных городов не встречал.

Я снова погрузился в дела поместья.

Пролетел месяц, когда у дома моего остановились сани. Возничий рукоятью плети постучал в ворота.

— Хозяева дома?

Калитку открыли холопы — они в это время занимались упражнениями с саблями во дворе.

Из саней, откинув медвежью шкуру, важно вылез дьяк — хранитель вологодской казны и прошествовал к крыльцу.

Еще когда раздался стук, я позвал Елену; теперь она стояла в коридоре с корцом, полным сбитня, и поглядывала на меня.

Не доходя трех-четырех шагов до крыльца, дьяк остановился.

Я распахнул дверь. Мы с женой вышли и спустились с крыльца, выказав таким образом уважение к гостю, Лена подала корец дьяку.

Гость по обычаю осушил его до дна, перевернул и пожелал добра моему дому и здравия хозяевам.

Прошли в дом, я провел дьяка в гостиную. Перекрестился дьяк на иконы в красном углу, встал у кресла, подождал, пока я усядусь, потом уж сел сам.

С чего бы ко мне пожаловал дьяк государевой казны? Мы расстались месяц назад, когда я сопровождал Прохора с золотом в хранилище.

Дьяк, как водится, завел разговор о погоде и видах на урожай, но потом все-таки перешел к делу.

— Не знал, не ведал, боярин, что у тебя знакомцы столь высокие при дворе.

— Не буду скрывать, есть.

— На днях я из престольной вернулся. Кого из придворных не встречу да разговор о золоте заведу, все в один голос: «О, этот может!» А стряпчий государев послание тебе передал, пожелал на словах удачи и просил, как в Москве будешь — заехать.