– Ты уже знаешь ответ на этот вопрос, – говорит он.

– Разве?

Кажется, он удерживает свою улыбку, прячет ее в сжатых губах. Галиан и Сутадра встают между ними: первый хмурится, второй сосредоточен и ничего не замечает. Бывают времена, когда все они становятся чужими друг другу, и сейчас это происходит с одним из них – хотя кажется, что Сутадра всегда был чужим. Лысые каменные гребни окаймляют пространства за спиной волшебника, обещая тяжелый труд и борьбу с высокогорным ветром.

– Почему… – начинает маг, а потом уходит от темы. – А почему ты не оставила меня в яме?

«Потому что я люб…»

– Потому что ты мне нужен, – говорит Мимара, не дыша. – Мне нужны твои знания.

Старик пристально смотрит на нее, и его борода и волосы трепещут на ветру.

– Значит, в старом бурдюке еще осталось несколько глотков, – непонятно говорит волшебник.

Он игнорирует ее взгляд и продолжает следовать за остальными. Опять загадки! Остаток дня она молча курит, даже не глядя на старого дурака. Он смеется над ней, решает девушка – и это после признания, что она спасла его! Горбун неблагодарный!

Некоторые умирают с голоду. Некоторые едят. Неравенство – это просто порядок вещей. Но когда толстяки делают соус из чужого голода, это становится грехом.

* * *

Теперь ее место здесь.

Другие показали ей это многочисленными и бесконечно малыми способами. Тон их разговора не меняется, когда она оказывается среди них. Они дразнят ее с братским скептицизмом вместо мужской смелости. Их глаза стали менее склонны задерживаться на ее руках и ногах и чаще остаются сосредоточенными на ней самой.

Шкуродеров стало меньше и в то же время больше. Меньше за счет тех, кого забрал Кил-Ауджас, и больше потому, что она стала одной из них. Даже капитан, кажется, принял ее. Теперь он смотрит сквозь нее, как смотрит сквозь всех своих мужчин.

Они разбивают лагерь на горном хребте, который пускается в Великие Космы чередой осыпей из гравия. Какое-то время Мимара пристально смотрит на лес, на игру солнечных лучей в горбатых кронах. Птицы похожи на плавающие точки. Она думает о том, как экспедиция будет ползти по этому пейзажу, словно вши, прокладывающие себе путь сквозь мировую шкуру. Девушка слышала, как другие бормочут о Космах и об опасностях, но после Кил-Ауджаса ничто не кажется особенно опасным, ничто, что касается неба.

Они ужинают тем, что осталось от предыдущей охоты Ксонгиса, но Мимара обнаруживает, что ей больше нравится щепотка квирри, который раздает жрец. После этого она держится особняком, избегая многочисленных взглядов Акхеймиона, то вопрошающих, то… ищущих. Он не понимает природы своего преступления – как и все люди.

Сомандутта снова пытается привлечь ее внимание, но она просто смотрит на молодого аристократа, пока тот не сутулится под ее взглядом. Он спас ее в Кил-Ауджасе, фактически безумно долго нес ее на руках, только чтобы бросить ее, когда она больше всего нуждалась в помощи, – и этого она ему простить не может.

Подумать только, раньше она считала этого дурака очаровательным.

Вместо этого Мимара наблюдает за Сарлом: он один не мылся с тех пор, как выбрался из недр зиккурата, так что иногда он кажется скорее тенью, чем человеком. Кровь шранков впиталась в самую структуру его кожи. Его кольчуга цела, но туника грязна, как лохмотья нищего из отхожего места. Сарл жмется к покрытому ржавчиной валуну размером с телегу, жмется так, что в один момент кажется, будто он прячется, а в следующий – будто бы что-то замышляет. Девушка понимает, что валун – его друг. Для Сарла теперь любой камень самый близкий товарищ.

– Ах да… – слышит она булькающее бормотание, в которое превратился его голос.