– Чертовы Космы… Космы. Э, ребята? Э?

Тягучий смех, сопровождаемый отрывистым кашлем. Глубокая часть его рассудка сломана, осознает Мимара. Он может только брыкаться и царапаться там, где упал.

– Да, еще больше темноты. Темноты деревьев…

* * *

Она не помнит, что произошло на дне Великой Срединной Оси, и все же, тем не менее, знает об этом – это то людское знание, которое двигает руками и ногами и барабанит сердцами.

Что-то, чего не должно было быть, было открыто. И она закрыла это…

Каким-то образом.

Во время одной из своих многочисленных попыток выяснить ее мнение по этому вопросу Акхеймион упоминает о границе между реальностью и Той Стороной, о душах, возвращающихся в виде демонов.

– Как, Мимара? – спрашивает он с немалым удивлением. – То, чего ты добилась… Это не должно было стать возможным. Это была хора?

«Нет, – хочет сказать она, – это была Слеза Господня…»

Но вместо этого она кивает и со скукой пожимает плечами, как человек, который делает вид, что перешел к более решительным действиям.

Ей было что-то дано. То, что она всегда считала пороком, уродством души, оказалось загадкой и силой. Око Судии открылось. В момент абсолютного кризиса оно открылось и увидело то, что нужно было увидеть…

Слеза Господня, пылающая в ее ладони. Бог Богов!

Всю свою жизнь она была жертвой. Так что ее инстинкт – самый непосредственный: поднять руку, чтобы спрятаться, подставить плечо, защищаясь. Только дурак не сумеет скрыть то, что ему дорого.

Драгоценная – и, конечно, совершенно несовместимая с тем, чего она отчаянно хочет. Хоры и ведьмы, как сказали бы айнонцы, редко процветают под одной крышей.

Она находит в этом горькое утешение – даже своего рода предписание. Если бы все было чисто и просто, она бы избегала этого из-за изнуряющего меланхолического рефлекса. Но теперь это нечто такое, что требует понимания – на ее условиях…

Поэтому, конечно, старый волшебник отказывается ей что-либо говорить.

Больший комфорт. Разочарование и мучения – это сама форма ее жизни. Единственное, чему она доверяет.

В ту ночь Мимара просыпается от низкого мелодичного голоса Сарла, что-то напевающего. Песня, похожая на дым, быстро затянутый в беззвучие высотой хребта. Она слушает, наблюдая, как Гвоздь Небес проглядывает сквозь рваные одежды облака. Слова песни, если они вообще есть, непонятны.

Через некоторое время песня переходит в хриплый шепот, а затем в стон.

Сарл стар, осознает девушка. Он оставил в недрах горы не только свой рассудок.

Сарл умирает.

Укол ужаса пронзает ее насквозь. Она поворачивается, чтобы поискать волшебника среди скал, но тут же обнаруживает его позади себя – эдакого зверя с волосами. Мимара понимает, что он подкрался к ней после того, как она заснула.

Она смотрит в тень его изборожденного морщинами лица и улыбается, думая: «По крайней мере, он не поет». Девушка морщит нос от его запаха и снова засыпает, возвращаясь к его трепещущему образу.

Я понимаю, мать… Я, наконец, вижу… Я действительно хочу.

* * *

Ей снится отчим, и она просыпается с хмурым недоумением, которое всегда сопровождает слишком липкие и многозначительные сны. С каждым мигом она видит его: аспект-император, не такой, каков он есть, но каким он был бы, если бы был тенью, которая преследовала проклятые глубины Кил-Ауджаса…

Не человек, а эмблема. Живая печать, поднимающаяся на волнах адской нереальности.