Во время таких походов Сорвил узнал, что его отец действительно забавный человек… и что он искренне любим своими подданными.

Поэтому он утешался этими воспоминаниями, свернувшись калачиком и согреваясь их теплом. Но всякий раз, когда ему казалось, что они становятся реальностью, какой-то страх вырывался из преисподней, и иллюзии прошлого улетучивались как дым, прежде чем его охватывали дурные предчувствия. Цоронга. Аспект-император. И Мать Рождения – больше всего Мать.

Один вопрос больше, чем любой другой, занимал переполненное пространство его души. Чего? Чего она хочет? Именно она пугала его больше всего, ослабляла его кишечник. Она. Ятвер. Мать Рождения…

Сорвил провел много бессонных часов, просто взвешивая головокружительную тяжесть этого факта в своей душе. Он находил странным, что можно преклонять колени и даже молиться со слезами на глазах, и все же никогда не задумываться об этом, мало что понимая в том, что скрывается за древними именами. Ятвер… Что означал этот священный звук? Жрецы Сотни были мрачными и суровыми, такими же суровыми, как и пророки Бивня, которых они брали в качестве примера. Они размахивали именами своих богов, как суровые отцы – кнутами: повиновение было всем, чего они просили, чего ожидали. Остальное следовало из их трудных речей и писаний. Для Сорвила Ятвер всегда была темной и туманной, чем-то слишком близким к корню вещей, слишком туземным, чтобы не наполнять ощущением опасности, связанной с внезапными ударами ножом и смертельными падениями.

Все дети приходят в храм со страхом, вызванным их малостью, который священники затем обрабатывают и месят, как глину, придавая ему форму странного примирения с ужасом, являющимся религиозной преданностью, чувством любви к чему-то слишком страшному и слишком седому, чтобы принять его. Когда Сорвил думал о мире за пределами того, что могли видеть его глаза, он видел бесчисленные тысячи душ на почти оборванных нитях, которые удерживали их, свисающими над зияющей чернотой вокруг, и тени, движущиеся внизу, – богов, древних и капризных, как рептилии, безразличных, с замыслами настолько старыми и обширными, что они могли быть только безумием в маленьких глазах людей.

И никто не был так стар и безжалостен, как ужасная Мать Рождения.

Вот как ее звали: детский ужас.

Быть зажатым между такими вещами! Ятвер и аспект-император… Боги и демоны. Каким-то образом он оказался втянут в молотильные колеса мира, в перемалывающую его чудовищность – неудивительно, что он так стремился избежать шума Великой Ордалии! И неудивительно, что покачивание Упрямца – пони, на котором он ехал, несло в себе надежду на более глубокий побег от всего этого.

Однажды вечером Сорвил задал этот вопрос Цоронге и его импровизированным придворным, тщательно скрывая глубину своего интереса. Костры, естественно, были запрещены, поэтому они сидели бок о бок лицом к югу, попеременно глядя то на свои руки, то на звездное небо: короли и принцы земель, запуганных, но еще не завоеванных новой империей, тосковали по домам, заброшенным далеко за ночной горизонт. Оботегва покорно сидел позади них, выполняя обязанности переводчика, когда это было необходимо. Если что и подстегивало Сорвила на уроках шейского языка с Эскелесом, так это бремя, которым его глупость легла на плечи мудрого старого облигата.

Они обсуждали знамения и предзнаменования, которых было все больше и больше, и все они были обращены против аспект-императора, а также – продолжающуюся засуху. Чарампа, в частности, был убежден, что гибель династии Анасуримбор неизбежна.

– Они переоценивают свои силы! Подумайте об их наглости! Как же их не наказать? Я вас спрашиваю! Я вас спрашиваю!

Тзинг, казалось, был склонен согласиться, и, как всегда, никто не мог понять мнения Тинурита – или, если уж на то пошло, понять, действительно ли его улыбка была насмешкой.