— Ты хочешь сказать, стреляли они?

Я ? — В голосе Рона послышалось непомерное удивление. — Я ничего не хочу сказать. Это вы видите все своими глазами, а я в лучшем случае только изображение с ваших камер, да и то если Стас ее держит ровно. А ваша, кстати, уже минут десять показывает стену. Стена хорошая, но неинтересная. Из чего мне потом видеоряд монтировать, спрашивается?

— Не брюзжи, Рон. У нас есть еще ампулы с виталином?

— Для тебя, киска, найдется все. Как там ваш найденыш, жив?

— Жив, но ему сейчас не до разговоров. И, боюсь, долго будет не до них. — Она повернулась к спутнику, все так же неподвижно, подобно увенчанной снежной шапкой скале, сидевшему в кресле, постанывавшем под его тяжестью. — Кир, давай неси ампулу.

Кейт Феллон, проводив взглядом исчезающего за дверью Кира, снова посмотрела на неподвижно лежащего мужчину в униформе Службы безопасности Корпорации. Да уж, это сенсация из сенсаций — впервые на уничтоженной станции обнаружен живой человек. Остается только тщательно продумать, как извлечь из этого события максимальную пользу. Конечно, его придется доставить в стационарный госпиталь… но дорога займет пять дней, и если она за это время не приведет его в сознание хотя бы минут на десять, то по возвращении своими руками торжественно отправит в утилизатор свой медицинский диплом. Десять минут… только десять минут на то, чтобы втолковать этому парню, что именно «ИнфАГал» в общем и лично она, Кейт, в частности вытащили его из этого дерьма, и им (опять‑таки подразумевалось, что лично ей) он обязан и целостностью собственной шкуры… и как минимум эксклюзивным интервью.

Перспективы впереди стояли исключительно радужные. Даже если парень умрет… что ж, жизнь — жестокая штука. Но и в этом случае они будут на коне. «Мы сделали все что могли, — промелькнули у нее в голове слова, которые, возможно, надо будет сказать перед камерой. — Увы, в этом случае требовалось нечто большее, чем вмешательство людей. Требовалось благоволение провидения…» Кейт поморщилась.

— Не вздумай умирать, ты слышишь? — чуть слышно, чтобы не уловили микрофоны камеры, прошептала она, обращаясь к неподвижному телу. — Это будет… будет свинством с твоей стороны, понял? Я тебя вытащу отсюда… только не умирай.

Денис открыл глаза. Над головой совсем близко маячил потолок — интересно, что можно сказать, глядя на потолок в каюте какой‑то летающей посудины? В том, что это именно посудина, и именно летающая, он был совершенно уверен. Слышался тихий рокот двигателя, ощущалась еле заметная вибрация. На больших пассажирских лайнерах гула двигателей не слышно — как же, все во благо пассажиров. Чтобы их, не дай боже, ничего не обеспокоило. Особенно если вдруг движок подхватит астму и начнет задыхаться. На боевых крейсерах или линкорах Федерации гул, конечно, был слышен, даже более того — там он был раздражающе навязчивым. Но это явно не военный корабль. Слишком… ухоженный. Значит, небольшая посудина… яхта, легкий корвет.

Тело разламывалось от боли, но сейчас она была по крайней мере относительно терпимой — ровно настолько, чтобы не терять сознания. Денис что‑то помнил из происшедшего, совсем немного — и даже это немногое было подернуто какой‑то пеленой, скрывающей детали и не позволяющей выхватить из воспоминаний ничего конкретного. Кажется, он помнит лицо… женское лицо. Кажется — красивое. Его о чем‑то спрашивали… а о чем?

Он боялся пошевелиться — боялся, что очередной приступ острой боли снова скрутит измученное тело дугой, заставит биться в конвульсиях. Да, это он помнил. Не по своим ощущениям, а с чужих слов. Этой самой женщины… она говорила, что ему порядком досталось.