Терсон был одним из двенадцати Директоров Корпорации «Азервейс» и курировал вопросы внутренней и внешней безопасности. С одной стороны, Денис, будучи в звании майора и, по сути, назначенный руководить Службой безопасности «Сигмы», был, согласно табели о рангах, всего лишь на ступень ниже Директора. Это в теории. На практике же, конечно, меж ними была пропасть, перешагнуть которую шансов у Жарова не было никаких. Ну разве что поднабрав целый букет особых заслуг перед Корпорацией. И все же он был по крайней мере вхож в этот кабинет — девяносто девять процентов сотрудников Корпорации, проработав на нее всю жизнь, никогда не поднимались на лифте выше сорокового этажа — именно оттуда начинались офисы… нет, скорее подходило слово «покои» Директората.

Войдя в кабинет, круглый и огромный, как арена, он поежился. Его инстинкт самосохранения подсказывал, что сегодня на этой арене прольется чья‑то кровь. И он подозревал, чья именно. Что с того, что «пролитие крови» — суть выражение фигуральное. Легче от этого не станет. И присутствие в кабинете Макса Шнайдера, главы отдела внутренней безопасности, человека, которого боялись, пожалуй, даже больше, чем самого Президента Корпорации, тоже не внушало спокойствия. Шнайдер, по своему обыкновению, не сидел — он стоял у окна, с преувеличенным вниманием разглядывая панораму города, и даже не повернулся лицом к вошедшему.

Зато другое лицо, присутствующее в кабинете, напротив, проявило редкостный энтузиазм. Высокая худощавая фигура, увенчанная редкими прядями седых волос и затянутая в строгий деловой костюм, на котором даже самый пристальный взгляд вряд ли заметил бы хотя бы одну лишнюю складочку, поднялась из глубокого кожаного кресла и двинулась навстречу Жарову.

— Явился… — В голосе Директора не было и намека на радость встречи. Впрочем, он всегда был сух… но обычно при этом был и вежлив. Даже с теми, кого намеревался с треском уволить. — Явился, олух царя небесного.

Где‑то в седьмом или восьмом колене предки Терсона происходили из России. Имея не более половины стакана русской крови, он тем не менее с удовольствием употреблял (чаще — не к месту) русские присказки и при этом был явно неравнодушен к «землякам». Жарову оставалось только надеяться, что, в чем бы он ни проштрафился, демонстративная приязнь Терсона к славянам сыграет, пусть и маленькую, роль.

— Что ты натворил, идиот.

Это был даже не вопрос. Скорее мысли вслух.

— Я понимаю, тебе могли много дать, а пообещать еще больше… но явиться после всего этого сюда… майор… — он на мгновение запнулся, и эта заминка показалась Денису зловещей, — мистер Жаров, это даже не глупость. Это ребячество. Или вам хотелось, мистер Жаров, унизить нас еще больше?

— Простите, Директор. — Денис изобразил стойку «смирно» и, чеканя слова, продолжил: — Я не имею ни малейшего представления, о чем вы говорите. Я не сделал ничего, что бросало бы тень на Корпорацию…

— Тень, вот даже как… — хмыкнул, не поворачиваясь, Шнайдер. — Вы умеете выбирать очень мягкие выражения, мистер Жаров.

— Если меня в чем‑то обвиняют, — заявил Денис в спину шефа безопасности, — я имею право хотя бы знать, в чем именно.

— Вы говорите о правах? — В голосе Директора сквозило удивление. — И вы говорите о правах, хотя сами…

— Еще раз прошу прощения, Директор, но я настаиваю, чтобы мне объяснили, в чем меня обвиняют.