— Да, господин! — отозвался Годвин.
Годвин был моим слугой и вместе с тремя другими выкатывал бочонки из амбаров Честера. Бочонки были набиты копченой рыбой, и люди пытались соорудить постромки, что позволят каждой вьючной лошади нести по два бочонка. 
— Господин, а у нас есть мешки? — нахмурился Годвин.

— В моей кладовой лежат двадцать два мешка с шерстью, — ответил я. — Передай моему управляющему, чтобы их освободил! — я оглянулся на отца Цеолберта. — Всей шерсти из мешков не выбить, — продолжил я, — так что она кое-где налипнет к рыбе, а потом и застрянет в зубах, — я улыбнулся священнику. — Если только у нас есть зубы.

— Сколько людей останется для защиты Честера? — сурово спросил второй близнец.

— Восемьдесят.

— Восемьдесят!

— И то половина увечных, — добавил я. — Так что у вас сорок здоровых мужчин, остальные — калеки.

— Этого недостаточно! — запротестовал он.

— Конечно, недостаточно, — рявкнул я, — но мне нужна армия, чтобы разделаться с Рагналлом. Придется рискнуть Честером.

— Но если нагрянут язычники... — в тревоге высказался отец Виссиан.

— Язычникам нипочем не узнать, велик ли гарнизон, — прервал его я, — но крепки ли стены, они узнают. Оставлять здесь так мало людей — большой риск, но я на него пойду. И к вам добавится фирд. Годвин! Используй мешки и под хлеб!

Я брал с собой немногим более трех сотен воинов, оставив лишь скудное число для защиты укреплений Честера и Брунанбурга. Возможно, на словах и выглядит легко, что я повел за собой триста человек, словно нам оставалось лишь вскочить на коней, покинуть Честер и поскакать на восток, но на сбор войска уходит время. Нам нужно везти провизию. Хоть поход и предстоял по местности, где её можно купить, на всех бы её не хватило. Норманны крали все, что хотели, мы же платили, поскольку ехали по своей стране, ради чего я держал вьючную лошадь с поклажей серебра под охраной двух воинов. Да и набиралось нас гораздо больше трех сотен. Многие брали с собой слуг, некоторые — женщин, с которыми не могли расстаться. Шли с нами и мальчишки, что вели запасных лошадей и вереницу вьючных лошадей с доспехами, оружием, мешками с солониной, копченой рыбой, черствым хлебом и сыром с толстой коркой.

— Тебе ведь известно, что творится на Пасху! — сурово сказал Цеолнот.

— Еще как известно, — ответил я, — мы детей плодим.

— Что за несусветный вздор, — возмутился было Цеолберт, но тут же смолк под взглядом брата.

— Да, это мой любимый праздник, — весело продолжил я. — На Пасху мы деток плодим!

— Это самый священный и торжественный праздник в календаре, — просветил меня Цеолнот, — священный, потому что мы вспоминаем муки Спасителя и радуемся по случаю Его воскрешения.

— Аминь, — прогундосил отец Виссиан.

Виссиан тоже был мерсийцем, юношей с преждевременно поседевшей шевелюрой. Я благоволил Виссиану, но его застращали близнецы. Рядом с ним стоял отец Кутберт, слепой и улыбающийся. Он и прежде слышал эту перепалку и наслаждался.

— А почему праздник зовется Пасхой? — сурово глянул я на священников.

— Потому что Господь наш умер и воскрес на востоке. — ответил Цеолнот.

— Чушь собачья, — возразил я, — Пасхой он зовется потому, что это праздник Эостры , и тебе это известно.

— Это не... — возмутился было Цеолберт.

— Эостра! — перебил я его. — Богиня весны! Богиня зачатия! А вы христиане, присвоили себе как её имя, так и праздник!

— Не обращай внимания, — сказал Цеолнот, зная, что я прав.