– Тогда как же так вышло?

Люди в степи, в горах, на лесном севере и даже за горами, в Темьене, имели иногда белый, чаще смуглый оттенок кожи. Попадались и дочерна загорелые, не боявшиеся солнца воины, но Долла была намного темнее любого из них. На Люсьена самое большое впечатление произвели ее ярко-розовые ладошки, никак не сочетавшиеся с остальной кожей, а Аль больше вглядывался в лицо.

– Какая некрасивая, – он брезгливо передернул плечами. – Губищи как лепешки, и нос шире рта.

– Не нравится? – вяло переспросил сотник. – Зато волосы красивые.

– Волосы?.. – Аль присел, потрогал жесткие, курчавые волосы пленницы. – Как сухая трава. И платье на ней – непонятно из чего сделано. Тоже что ли из какой-то травы?..

Одежда воинов, не считая обуви, курток и перевязей, целиком была соткана из паутины, мягкой, удобной, пропускавшей воздух. Смертоносцы могли делать ее тонкой и очень толстой, клейкой и нет. В крайнем случае всегда можно было устроить набег на семью шатровиков, которые в изобилии водились в степи. Но люди стрекоз одевались каким-то иным образом.

– Надо будет вести ее в Хаж, – вспомнил Люсьен и достал из своего мешка запасную пару сапог из кожи земляного червя. – Великоваты… Смотрите, у нее и пятки розовые!

Он дотронулся до ноги девушки пальцем и Долла наконец проснулась. Все еще дремотно улыбаясь она обвела глазами трех глядящих на нее мужчин, стены сарая, упряжку жуков в углу и вдруг испуганно скорчилась.

– Примерь, – Люсьен кинул ей сапоги и обернулся к сотнику. – Мы ведь поведем ее в Хаж, верно?

– Что еще с ней делать? – Олаф потрогал нож. – Долла, а ты хочешь идти в Хаж?

– А если не пойду, то что со мной станет? – девушка отползла к стене, косясь на оружие. – Ты меня убьешь?

– Ладно, пойдем в Хаж, – сотник усмехнулся Люсьену. – Ты прав, я ночью сделал глупость. Но что-то потянуло меня на эту вылазку… Знаешь, мне немного скучно последнее время.

– Заметил, – хмуро буркнул Люсьен.

Они уже давно сошлись с Олафом, но привыкнуть к жестокости сотника хажец никак не мог. В богатом городе Чивья, ныне сожженном стрекозами и их слугами, карательными операциями против повстанцев, поклонявшихся Фольшу, заведовал человек. Это было большой редкостью в степи, но Смертоносец Повелитель почему-то поручал такую работу Олафу. И он не подводил, жестоко расправляясь с двуногими сородичами, восставшими против восьмилапых, нарушившими древний Договор.

Олаф и правда мог бы убить Доллу, чтобы развязать себе руки, и что еще хуже, мог бы пытать девушку всю ночь, чтобы добиться хоть каких-то полезных сведений. Люсьен искренне считал, что с врагами так поступать и должно, но пленница выглядела такой жалкой и уродливой, что совсем не годилась в противники Чивья и Хажа.

Поблизости раздались нарочито громкие шаги, потом отворилась та дверь, что вела в маленький, окруженный частоколом дворик, примыкавший к дому Арье. Речник вошел, придерживая рукой широкий палаш, излюбленное оружие торгового народа. Он нес груду упряжи для жуков, под которой прятал лепешки и кувшин с водой для лазутчиков.

– Это еще кто?

– Девчонка? – Олаф с трудом скрывал свою неприязнь к речнику. Он до сих пор немного жалел, что оставил ему жизнь. Даже теперь жалел, сидя у него в сарае. – Так, приблудилась.

– Приблудилась? – Арье прикрыл дверь, бросил в гол упряжь, поставил перед сотником еду. – Вы сумасшедший, Олаф. Зачем ты ходил в город? За ней?

– Ну, выходит, что за ней, – нехотя согласился чивиец и поскорее запихал в рот кусок лепешки, не желая дальше оправдываться перед речником.