Ее мысли заполнил незваный и нежеланный образ Дункана Макдоналда, человека, чей побег привел ко всем ее несчастьям. После ее брата Рагнелла, бывшего на десять лет старше, в ее ближайшем окружении не было столь многообещающего молодого воина. Мойра помнила медно-рыжие волосы Дункана, блестевшие в солнечном свете, резкие черты его лица, смягчавшиеся, когда он смотрел на нее, и тело воина, которое научило ее наслаждению.

Ей было бы лучше без этих воспоминаний. Ну что ж поделаешь, в семнадцать лет она была глупой и доверчивой девушкой. Она видела в молчании Дункана преданность, принимала вожделение за любовь и рассчитывала на его силу в борьбе за нее. Увы, она ошиблась во всех отношениях.

– Будь ты проклят, Дункан Руад Мор! – тихо буркнула Мойра, глядя на пустынное море. – Как ты мог бросить меня?

Дункан принес ей больше горя, чем разбитое зеркало, – семь лет страдания, которому не видно конца.

Мойра вспомнила день своей свадьбы. Все собрались в зале, ожидая невесту, а она стояла на стене замка, продолжая высматривать вдали парус. До последнего момента, пока отец сам не пришел за ней, она надеялась на чудо и молилась, чтобы Дункан вовремя вернулся и спас ее. Даже тогда она побежала бы на берег и – отчитав его так, что он надолго запомнил бы, – забралась бы к нему в лодку и уплыла бы с ним куда угодно.

Она была совершенно уверена, что он вернется к ней, но прошло пять лет, прежде чем Дункан Макдоналд возвратился на Скай, и она никогда не простит его.

Прогнав старую боль, Мойра смотрела, как Рагнелл бросает палку своему псу Сару, громадному волкодаву, который был вдвое тяжелее Рагнелла и размером с небольшого пони. Ненадолго ее сын превратился в беззаботного мальчика, и она почувствовала себя виноватой за то, что он не мог всегда быть таким, – на его милом детском личике были глаза старика. Так ей по крайней мере казалось.

Рагнелл занес руку, чтобы еще раз бросить палку, но замер, взглянув на вершину утеса.

– Здесь отец.

Мойра вздрогнула, как всегда, когда слышала, что Рагнелл называет этого омерзительного человека отцом, потом повернулась и, увидев наверху медвежью фигуру Шона, подавила подкатившую к горлу волну тошноты. Даже на таком расстоянии она почувствовала беду и не хотела, чтобы Рагнелл оставался сейчас с ней рядом.

– Ты знаешь, как он ненавидит Сара; уведи собаку, – сказала она, а когда Рагнелл замешкался и встревоженно посмотрел на нее, подтолкнула его. – Быстро!

– Пойдем, – окликнул Рагнелл пса, и Сар затрусил рядом с ним вдоль берега.

Пока Шон по тропинке спускался к ней с утеса, Мойра заставила свое тело расслабиться, потому что проявление страха только воодушевляло мужа. Но, к сожалению, Шон чуял страх, как дикий зверь, которым, в сущности, и являлся. Когда Шон подошел к ней и, встав совсем близко, навис над ней, упершись руками в бедра и широко расставив ноги, она улыбнулась ему.

– У тебя есть что сказать мне, дорогая жена? – Шон смотрел на нее холодными, как дующий с зимнего моря ледяной ветер, глазами.

Страх сильнее сдавил ей горло, чтобы воспротивиться ему, она еще радостнее улыбалась, пока, наконец, не смогла заговорить:

– Только то, что я рада, что ты смог прийти и прогуляться со мной. Я знаю, как ты занят.

Распространявшийся от него запах виски усилил ее тревогу – даже для Шона было еще слишком рано, чтобы пить крепкие напитки.

– Я видел, как в зале за завтраком мой брат Колла смотрел на тебя, – сказал Шон.

«Только не это снова», – подумала Мойра. Было время, когда Шону нравилось, что мужчины смотрят на нее, и он даже поощрял их, отпуская непристойные замечания в ее адрес, а теперь это только выводило его из себя.