– С приездом, Алексей Алексеевич, – сказал вошедший, в котором я узнал одного из бывших скромных служащих парижского постпредства (вот вам кабинетишки – а в них главные люди и сидят. – Б.Н.). – По распоряжению начальства, привез вам гостинчики. Французов угостите. – И он стал разворачивать банки с икрой (Как же левым без икры? А что дохляки по всей Украине, дак то ж крестьяне, черная кость, мистическая связь… – Б.Н.), портвейн и яблоки. Принимайте иностранцев, как советский представитель».

Советскому читателю 1941 года не надо было объяснять, кто такой «представитель», какую организацию он представляет и кто у нас в стране главный, кто самый советский и кто на тот день не враг народа наподобие каких-нибудь несознательных крестьян-«кулаков», а кто главный друг нашего народа. Чекист, конечно. И граф испытывает при этих словах сексота (так они назывались) гордость и облегчение:

«С этой минуты, и навсегда, мне стало ясно и легко на душе. И, как когда-то «в строю», шаг стал твердым и уверенным (вот она «метаморфоза», подмеченная вторым графом. – Б.Н.). Я шел в ногу, равнялся по передним (напомню, что все тогдашние передние, увы, были к выходу книги уже расстреляны – и Ягода, и Трилиссер, и Тухачевский, опасно, граф, высовываться… – Б.Н.) и не отставал, как многие из моих бывших друзей, от нашей шагающей исполинскими шагами вперед советской действительности.

С первого же выхода на улицу я понял, что, для того чтобы можно было интересно жить, надо смело сравнивать настоящее с прошлым…

На каждом шагу встречались перемены.

Настоящее выигрывало от сравнения с прошлым, а то из прошлого, что справедливо пощадила революция, стало еще дороже…»

«О чем речь?» – спросите вы. Неважно о чем. Пора «жить интересно»: за этим и фезандриец В. Шухаев (будущий лагерник), и фезандриец С.С. Прокофьев (с женой, будущей лагерницей) уехали… А что стало «еще дороже», так и без того все было слишком дорого для населения в голодной стране (даже хлеб). Однако граф за себя не боится, он уже при деле. При знакомом деле. Не надо думать, что у графа, надзирающего за иностранцами, хотя бы и левыми, всегда легкая жизнь, мол, пей портвешок, ешь икру, путешествуй. Увы, нет. Граф отвечал за идейный и моральный уровень приезжих. Среди туристов мог оказаться «враг», которому не абсолютно все сразу понравится. А графу за него отвечать. Вот, например, был такой срыв в знаменитой поездке:

«Восторгаясь чудной батареей прессов на первом из осмотренных заводов – «Сталинградском тракторном», мы никак не могли подозревать, что среди нас, участников поездки, есть враг, в лице державшего себя несколько особняком французского писателя, Шадурна. Казавшийся поначалу самым пылким энтузиастом всего виденного «в стране чудес», – как сам он именовал СССР, вдруг неожиданно для всех, он прервал путешествие и уехал обратно в Париж, где стал писать о нас всякие пасквили».

Уехал он сам, или отправил его обратно граф, так или иначе унес он ноги живым-здоровым, этот единственный в группе писатель, которого граф Кароли мягко называет «неврастеником», и то сказать – не у всякого нервы выдержат столько лозунгов, икры и туфты. У прочих, впрочем, нервы выдержали – ели, ездили, восторгались, брызгали восторженной слюной, не слыша трупного запаха. Граф Игнатьев свидетельствует, а он не соврет:

«Все приводило моих спутников в неподдельный восторг…»

Правда, пробитые пулями то тут, то там зеркальные витрины магазинов говорили (в 1930 г. еще говорили. – Б.Н.) об еще не залеченных ранах Гражданской войны, однако… Как не поверить в будущее, историческая перспектива которого уже начертана гением Сталина, и как не преклоняться перед стойкой политикой и мудрой программой большевистской партии и т.