Изменить размер шрифта - +
Испытывая денежные затруднения, он решил поделить великолепный, площадью в 300 гектаров здешний парк на дачные участки и продать их новым дачникам, а с целью получения дешевых стройматериалов, потребных для строительства вилл, этот французский Лопахин (если помните, именно так звали в пьесе Чехова энергичного губителя вишневого сада и дачестроителя) велел разобрать старинные конюшни, построенные Франсуа Мансаром. Он приказал также засыпать ров перед замком. В благодарность французские граждане, уже некогда спасшие банкира от потери его парижского особняка, с открытием в 1843 году станции железной дороги близ дачного поселка Мезон-сюр-Сен переименовали поселок в Мезон-Лаффит. К тому времени замком владела дочь Лаффита Альбина, принцесса Московская (точнее, может даже, Москворецкая или Бородинская, титул она получила в результате замужества со вторым принцем Москворецким, Жозефом-Наполеоном: первым принцем Москворецким был, как известно, расстрелянный маршал Ней).

Замок с ущербом для его сохранности переходил из рук в руки. Владел им одно время некий малоизвестный живописец, выпускник петербургской Академии художеств Василий Тильманович Громе, который снес павильоны и, распродавая участки, продолжал жестоко кромсать западные и северные подступы к замку, переносить статуи, ставить решетки и корежить парк, пока не остался от него лишь огрызок между замком и Сеной. Этот пришлый художник-торговец вовсю распродавал участки парка (по 6 франков за квадратный метр), и они были застроены безвкусными, «норвежского» и прочих псевдостилей дачами. Так что если собственные произведения Громе (которые он все же выставлял и в Вене, и в Мюнхене) не сохранились в памяти потомства, то в Мезон-Лаффите его помнят как одного из самых бессовестных спекулянтов. Зато, может, именно его петербургским воспоминаниям обязан Мезон-Лаффит совершенно уникальными во Франции названиями улиц, увековечившими имена двух последних русских императоров – Александра III и Николая II.

Впрочем, если говорить о русской живописи, то она была представлена в Мезон-Лаффите и именами куда более громкими (и куда менее губительными для французской архитектуры), чем безвестный Громе. В 1876 году неподалеку от здешней площади Наполеона, на авеню Святой Елены, у ее пересечения с одной из маршальских улиц (авеню Клебер), поселился 34-летний русский художник-баталист Василий Васильевич Верещагин. Он устроил здесь себе просторную зимнюю, а также и летнюю студию на рельсах, которая вращалась по кругу так, чтобы художник всегда был на солнце. Этот бородатый морской офицер и живописец только что вернулся из путешествия в Индию и решил написать двадцать больших полотен из истории английской колонии в Индии. Не многие французы (среди них Жюль Кларети, восторженно писавший о Верещагине в «Тан») знали, что этот бесстрашный воин и путешественник уже объездил полсвета, воевал и не раз бывал на волосок от смерти. Поселившись в одиночестве на краю леса Сен-Жермен (белки, зайцы, антилопы часто выходили на опушку), он яростно принялся за работу. Впрочем, долго на месте не усидел. Год спустя он принял участие в русско-турецкой войне, на которой был ранен. На темы этой войны он написал картины «Шипка-Шейново», «После атаки», «На Шипке все спокойно» и другие знаменитые полотна.

Вернувшись с войны в Мезон-Лаффит, Верещагин снова принялся за работу, и в ноябре 1878 года его студию посетил сдружившийся с ним И.С. Тургенев. Во время своего визита в Мезон-Лаффит Тургенев познакомился у художника с прославленным героем русско-турецкой войны генералом Скобелевым, завзятым франкофилом. Всего четыре года спустя генерал произвел во Франции фурор, заявив публично, что спасение мира – в союзе славян с французами, а немец им враг. Официальный Петербург еще не был готов к принятию этой позиции, и самостоятельный генерал был отозван на родину. На долю Верещагина тоже выпала в те годы во Франции немалая известность.

Быстрый переход