— Ах да, вы правы, — произнес он с дьявольской усмешкой. — Я о нем совсем забыл… Так вот, этот не повинный ни в чем человек, раз вы мне о нем напомнили, получит то, что ему причитается по заслугам; мне не хотелось бы умереть прежде чем я не закончу начатое дело.

— Метр Жак, не оскверняйте кровью свои последние минуты, как вы это делали всю свою жизнь! — воскликнула вдова, вставая между Куртеном и шуаном. — Я вам этого не позволю.

И она навела на метра Жака штык своего ружья.

— Хорошо, — сказал метр Жак, словно согласившись с ней, — если Господь подарит мне время и силы, я расскажу вам все, что знаю об этих двух мерзавцах, которых вы считаете невинными овечками. Пусть Куртен пока поживет, но взамен, чтобы заслужить отпущение грехов, которое я вам только что дал, вы должны простить вашего несчастного деверя… Разве вы не слышите его предсмертный хрип? Еще каких-то десять минут, и уже будет поздно.

— Нет, нет, никогда! — глухим голосом повторила вдова.

Между тем угасал не только голос Жозефа Пико, но и его предсмертный хрип. Из последних сил он по-прежнему взывал к милосердию невестки.

— Просить надо Бога, а не меня, — промолвила она.

— Нет, — ответил умирающий, покачав головой, — нет, я не могу обратиться с мольбой к Богу, пока на мне лежит ваше проклятие.

— Тогда обратись к своему брату и попроси у него прощения.

— Мой брат… — прошептал Жозеф, прикрыв глаза, словно увидел перед собой ужасный призрак, — мой брат! Я скоро увижу его, скоро я окажусь с ним лицом к лицу!

И рукой он попытался оттолкнуть от себя окровавленный призрак, который, как ему показалось, потянул его за собой.

Затем едва слышным голосом он прошептал:

— Брат… брат… почему ты отворачиваешься, когда я обращаюсь к тебе с мольбой? Паскаль, именем нашей матери, позволь мне обнять твои колени! Вспомни, как мы вместе плакали в детстве, которое те первые синие сделали таким ужасным. Прости меня за то, что я свернул на кривую дорожку, уготованную нашим отцом для нас двоих. Увы! Я тогда не знал, что когда-нибудь мы встретимся врагами! Боже мой, ты не отвечаешь мне, Паскаль! Ты по-прежнему отворачиваешься от меня… О! Мое бедное дитя, мой бедный маленький Луи, я тебя больше никогда не увижу! — продолжал шуан. — Умоляй своего дядю, умоляй его за меня! Он любил тебя как собственного сына, попроси его от имени твоего умирающего отца, чтобы он позволил мне предстать перед Богом раскаявшимся грешником… Ах, брат, — прошептал он почти в экстазе с сиявшим от радости лицом, — ты смилостивился надо мной… ты прощаешь меня… ты протягиваешь руку ребенку… Боже, теперь ты можешь принять мою душу, мой брат простил меня!

И он повалился на землю, с которой приподнялся в предсмертной агонии, чтобы протянуть руки к призраку.

Пока Жозеф говорил, дышавшее ненавистью и жаждой мщенья лицо вдовы постепенно прояснялось. А когда Жозеф упомянул имя своего сына, которого бедный Паскаль любил как родное дитя, на ресницах Марианны блеснула слеза. И наконец, когда при свете факела она увидела, что на лице умиравшего словно отразилось какое-то неземное сияние, она упала перед ним на колени и, сжав руку раненого, произнесла:

— Я верю тебе, Жозеф. Господь открывает глаза умирающему, чтобы представить его взору бесконечные небесные просторы. Как Паскаль простил тебя, так и я прощаю. Как он забыл, так и я забыла все причиненное тобой зло, чтобы помнить только о том, что ты был его братом. Брат Паскаля, уходи с миром!

— Спасибо, — прошептал Жозеф; голос его был еле слышен, а на губах выступила красная пена.