— Пускай одёжину дадут, срамоту прикрыть, — неожиданно молвил пленник, отводя взор.

— Дайте ему покров, — велел старец. — Коль волчий утратил.

На оборотня вместо одежды дерюжку накинули. Тот завернулся и лишь тогда прямо взглянул.

— Чего вам надобно от меня?

— Из каких мест к нам прибежал? — миролюбиво спросил Ослаб. — Не видывал ещё эдаких ражных в здешних краях. Ни старых, ни малых…

Покуда нагим стоял, вроде спеси поубавилось в молодце, а тут вновь приросло.

— Ты, старче, отпустил бы меня подобру, — сказал с угрозой. — Всё одно уйду!

— За шалости кто ответит? — вмешался Сергий. — Сколько уже кобылиц свёл? Без малого две дюжины угнал!

— Пускай твои пастыри не зевают! — огрызнулся конокрад. — И труса не празднуют. А то выйду на промысел, они в кусты. Мне и забавно!

— У меня конь застоялся в стойле, — вдруг сказал старец. — Промять бы его, да никто войти не может. Выведешь моего красного?

— А скажешь, откуда наперстный засапожник, выведу!

— Скажу, выводи.

Пришли они к келье отшельника, отрок в щёлку воротную поглядел на коня и говорит:

— Звероватый у тебя конь, старче. Не видал ещё таковых… Поди, лягается больно?

— Войди, так узнаешь.

— Тебе как его вывести? Задом или передом?

— Как хочешь.

Конокрад забормотал, загундосил некую припевку, крадучись, бочком проник в стойло и воротицу за собой притворил. Иноки вкупе с Сергием в догадках теряются: что старец замыслил? Постояли, послушали: оборотень что– то пошептал, конь копытами постучал, переступая, и вроде тихо. Ну и прильнули ко всем щелям. И тут вдруг передняя рубленая стенка стойла слегка пошатнулась и вылетела, ровно не бревенчатая была, а из соломы сложена. Глядь, отрок уже верхом сидит и босыми пятками пришпоривает:

— Н-но, красный! Эко застоялся!

И давай жеребца кругами окрест гонять, то вскачь поедет, то шагом или на дыбы поднимет и танцует, выхваляясь. Ослаб взирает молча, но игумену не понравилось, грозным голосом припугнуть вздумал:

— Признавайся, куда кобылиц свёл?

— Никуда и не водил, — по–ребячьи незамысловато оправдался разбойник, гарцуя на жеребце. — Порезвился да на поле оставил!

— Старче, врёт он! — возмутился Сергий. — Иноки окрестности изведали

— ничего не нашли!

Конокрад опять дерзить начал:

— Искали плохо. Они до сей поры в тумане и бродят… Слепошарые вы, душевидцы!

— Забавы ради кобылиц крал? — вмешался старец.

— Да ведь надобно, чтоб кровь разыгралась, конокрадство — это ведь тоже ловчий промысел! Тоскливо мне в ваших краях, одни леса кругом и монахи, не разгуляться. Да и народишко пугливый, как солевары в Дикополье. Я тут у вас затосковал, живу, ровно сей жеребчик застоялый…

Руки и ноги у Ослаба были изувечены, однако короткая и могучая шея выдавала былую мощь и удаль. Поэтому он и подавал знаки головой — кивнул в полуденную сторону:

— Знать, из Дикополья к нам явился?

Оборотень взвил коня на дыбки, наступая на отшельника.

— Из Дикополья!

— И что там ныне?

— Орда злобствует…

Старец не дрогнул, хотя копыта коня молотили воздух у самой головы.

— По какой надобности забрёл, гоноша?

Тот спешился и встал перед Ослабом, словно с повинной.

— Матушку ищу, — вдруг признался.