Чехол для обреза охотничьего ружья у красивого рыжего парня был сделан из чёрной блестящей кожи, принадлежность которой при ближайшем рассмотрении становилась совершенно ясной: это была кожа джаго. У другого парня — даже скорей мальчика на этот раз — в швы шнурованных штанов у пояса были вделаны два лохматых чёрных скальпа. Тоненькая девушка, сидевшая в развилке дерева со снайперской винтовкой, перекинула через плечо ремень этой винтовки — сделанный явно из обработанных кишок, и наверняка не животных. Держатель для гранат на поясе юноши с ручным пулемётом были ничем иным, как высушенной лапой джаго со скрюченными пальцами.

Если бы кто-то дал себе труд приглядеться к лицам юношей и девушек, то он обнаружил бы кроме самой обычной чисто земной красоты — выражение некоторой звероватости, нередко появляющееся у людей от долгой жизни бок о бок с опасностью, от которой нельзя уйти и с которой сживаешься. Почти так же можно было заметить плавную грацию в каждом движении — все они неосознанно двигались так, чтобы не производить шума и не тратить лишней энергии…

…В начале боёв за планету и эвакуации группа пионеров — в основном старших — находилась на лесозаготовках. Вернувшись, они обнаружили смерть.

Несколько пионеров ушли искать своих. Об их судьбе оставшиеся ничего не знали. Большинство, движимые местью и гневом, начали открытую войну против врага. Борьба была неравной и заранее решённой — нанеся врагу большие потери, все они погибли в первую же неделю боёв.

Но пять человек ушли дальше в лес, чтобы начать другую войну — войну партизанскую.

Те времена хорошо помнил разве что Сашка Унтеров — это его старший брат Толька командовал той группой. И из тех ребят давно никого не осталось.

Лежавшие над дорогой были их воспитанниками — мальчишками и девчонками, которых ещё совсем малышами юные партизаны подобрали тут и там среди разрушенных поселений, подбитых кораблей и просто на дорогах. Старшие погибли и оставили младшим эту войну — звериную войну, которая шла уже восьмой год, которую не вёл, наверное, больше никто в Галактике.

Они позабыли (а некоторые — и не помнили!) всё то, что составляло жизнь человека космической эры. Они научились есть сырое мясо и спать на снегу. Они научились добывать огонь при помощи ножа и куска кремня. Они научились часами сидеть в засадах — распластавшись на ветке дерева, лёжа в комарином болоте, жарясь на камнях под светом Одиночки или промокая под холодным осенним дождём. они научились голодать неделями и не пить по нескольку суток. Они научились метко и быстро стрелять и бить ножом. Они научились различать следы, как буквы в книге — следы на снегу, на земле, просто на траве и даже в воздухе. Они научились бесшумно двигаться по морозному снегу и жухлой листве.

Они научились…

Они научились…

Они научились…

Кто научился — жил.

Кто не смогу или не успел научиться — умер.

Когда-то их — младших — было двадцать. Зимой семь лет назад — ещё когда были живы многие старшие ребята — погибли от голода и холода мальчик и две девочки. Потом попал в плен и был казнён после долгих пыток ещё один мальчишка — тогда они уже воевали сами, а из старших не было уже никого, это было четыре года назад… Ещё двое парней и трое девчонок были убиты в схватках и стычках в разное время за последние три года. Но последние восемь месяцев никто не погибал. Хотя их по-прежнему искали, гнали и травили безо всякой пощады — потому что не понимали, боялись и ненавидели — а они отбивались и огрызались, как загнанные волки. И никому не приходило в голову "залечь на дно" и оставить джаго в покое, чтобы и самим его обрести.

Во всём этом была одна опасность. Кое-кому — особенно младшим, англосаксу Дику, германцу Олмеру и Машке — казалось, что такая жизнь идёт везде и была всегда, что она никогда не кончится и нет ничего, кроме лесов вокруг.