-  Занедужили они ночью. Очень маются, - неопределенно ответил он.

    Что такое архиерей, я знал весьма приблизительно. Ясно было только, что это какой-то церковный начальник. Просить разъяснения у служки я не рискнул, чтобы не вызвать подозрений своей странной теологической безграмотностью.

    Мы подъехали к одноэтажному кирпичному дому под зеленой крышей. На крыльце меня ждал дородный священник, по-видимому, отец Никодим. Был он очень взволнован.

    -  Горе-то какое! - сказал он низким, зычным голосом, припадая на букву «О». - Володыко, дай Бог ему здоровья, помирает.

    Священник перекрестился, перекрестил заодно меня и, суетясь, пошел вперед показывать дорогу. Мы вошли в большую, светлую комнату, где на широкой деревянной кровати, утопая в перине, лежал худощавый пожилой человек с искаженным от боли лицом.

    Я для порядка перекрестился на иконостас, украшающий красный угол. Сделал я это, по недостатку опыта, не очень ловко, однако, на это никто не обратил внимания.

    -  Что случилось, ваше преосвященство? - спросил я, подойдя к постели больного.

    -  За грехи мне муки, - ответил архиерей слабым голосом, - помираю…

    Я взял старика за запястье и проверил пульс. Он был вполне приличный для его возраста, с хорошим наполнением.

    -  Сесть сможете?

    -  Шевельнуться не могу, не токмо, что сесть.

    -  Болит-то у вас где?

    -  Везде болит, сыне.

    Я чуть не засмеялся, вспомнив анекдот про боли во всем теле. «Куда ни ткну пальцем, везде дикая боль», - жалуется больной доктору. «Это у вас палец сломан», - поставил диагноз врач.

    -  Батюшка, - обратился я к отцу Никодиму, - помогите снять с владыки рубашку.

    Мы осторожно приподняли архиерея и стащили с него рубаху. Старик мученически стонал, призывая Господа укрепить его силы и прервать мучения.

    У бедолаги оказался зверский опоясывающий фурункулез. Я с облегчением вздохнул. Болезнь эта неприятная, но не смертельная. В нормальной амбулатории справиться с фурункулами было бы плевым делом: УВЧ, ультрафиолет, антибиотики… Я поднял глаза к потолку и задумался. Фурункулез только начинался, и, пока чирьи не созреют, и их можно будет вскрыть, владыке придется лежать на животе неделю в мучениях и униженной зависимости от судна и утки.

    Больной и свидетели с благоговением следили за моими раздумьями.

    Ничего радикального я придумать не смог и решил прибегнуть к немудрящему народному способу лечения этого недуга.

    -  Батюшка, - обратился я к местному священнику, - прикажите принести немного меда, головку чеснока, горстку муки и узкую тряпочку.

    Я решил наделать лепешек с медом и толченым чесноком. Не очень эффективное, но полезное средство.

    -  Может, мне исповедаться и причаститься? - жалобно спросил больной. - Сколько, сыне, я еще проживу?

    -  Причаститься, конечно, не помешает, - согласился я. - А можно и отложить лет на двадцать, время еще есть.

    -  Так я что, не помру нынче? - удивленно спросил архиерей более твердым, чем раньше, голосом.

    -  За двадцать лет не поручусь, - признался я, - но что никакого серьезного заболевания у вас нет - это святая правда.