Но жена не слушала. Тогда Вольф произнес фразу, которую я впоследствии не раз услышу от него:

— Это не Вольфочка говорит, а Мессинг!

Так Вольф говорил о себе, когда имел в виду свое шестое чувство.

На следующий день я провожала их на вокзале. Мы договорились не прерывать нашей дружбы и хотели уже попрощаться, когда Вольф с женой вспомнили, что не послали телеграмму какой-то Ирочке. Эту задачу я взяла на себя. К тому времени я уже чувствовала, что невидимые нити связывают меня с этими замечательными людьми. Может, я интуитивно понимала, что многие годы моей жизни мне предстоит провести в их компании.

Когда вернулась в Москву и сдала работу, решила навестить своих друзей. Они пригласили меня в гости в первый день еврейской Пасхи.

Мессинги жили на Новопесчаной, которая в начале пятидесятых располагалась на окраине столицы. Трехэтажный дом находился в глубине двора. Цветы в клумбах навевали воспоминания о старинных двориках с картин русских художников. Обстановка же в однокомнатной квартире с крошечной кухней была более чем скромной. Единственная достопримечательность — большой телевизор, подаренный каким-то министром в благодарность за излечение сына от алкоголизма. Мессинги познакомили меня с Ираидой, старшей сестрой Аиды, а также немецкой овчаркой Диком и кенарем Левушкой.

Мессинг пребывал в хорошем настроении, Хотя он не был глубоко религиозным человеком, все же с уважением относился к национальным традициям и праздникам. Мы все собрались за праздничным столом. Я заметила, что Ираида едва передвигается, буквально волоча ноги. Когда все уселись, Аида подала фаршированную рыбу с клецками и мацой. Вольф поднял бокал и произнес тост. Мы выпили за Пасху и за весну. Затем Вольф сделал знак, и все замолчали.

— Я надеюсь, я уверен, что в клинике Бурденко Ирочку спасут!

— Это правда, Вольф? — Лицо Ираиды засветилось надеждой.

— Это говорит не Вольф Григорьевич, а Мессинг!

Позже, когда я помогала Аиде убирать посуду, не могла удержаться, чтобы не спросить:

— Как вы не боитесь жить с человеком, который умеет читать мысли?

— Но у меня нет плохих мыслей, — ответила она спокойно.

Я хотела расспросить Ираиду о здоровье хозяина дома, но поняла, что это не самое подходящее время.

Наша дружба крепла. Мессинги относились ко мне, как к члену семьи. Они делились со мной самыми сокровенными мыслями и планами. Я, в свою очередь, тоже стала доверять им.

Через несколько недель после Пасхи Мессинги пригласили меня на необычный семейный совет, чтобы решить, делать ли Ираиде операцию на позвоночнике. Для меня стало ясно, что у нее опухоль. Впрочем, совет этот означал простую формальность, все было и так решено.

Можете себе представить, как себя чувствовала Ираида Михайловна в день операции. Малейшая оплошность хирургов могла обернуться полным параличом. (Кстати, Мессинг ничего не предпринимал, чтобы поместить свояченицу в эту престижную клинику. Он никогда не пользовался своей славой — был слишком скромен для этого.)

Мы очень волновались, даже когда нам сказали, что операция прошла хорошо, так как неизвестно было, какой результат она даст. Когда же на наших глазах Ираида сделала самостоятельно несколько шагов, мы были счастливы. Пророчество Мессинга сбылось. В тот вечер мы с Мессингом сидели и разговаривали об Ираиде, которая пережила блокаду Ленинграда, похоронила мужа, страдала от дистрофии. В Москву она приехала физически и морально истощенной и поселилась у сестры.

Вскоре мы исчерпали темы для разговора, и я почувствовала, что мне пора уходить. Внезапно Вольф спросил:

— Ты не хочешь, чтобы я рассказал о себе?

— Но я все знаю от Аиды.

— Нет, не все. Одно дело — что говорит обо мне Аида, другое — что я сам говорю о себе.