«Значит, — подумал он, — отец просто сговорился с этим прошедшим огонь и воды проходимцем, может быть, даже заплатил ему, чтобы тот сыграл свою «божественную» роль! Значит, отец попросту обманул меня, чтобы заставить пойти в иешибот! Если пошел на обман мой всегда справедливый и правдивый отец, то кому же верить?! Тогда ложь — все, что я знаю, все, чему меня учили. Может быть, лжет и Бог?! Может быть, его и нет совсем? Ну конечно же его нет, ибо, существуй он, всезнающий и всевидящий, ни за что не допустил бы такое. Он на месте поразил бы громом нечестивца, осмелившегося присвоить себе право говорить от его имени. Нет Бога… Нет Бога!»

Примерно такой вихрь мыслей пронесся у него в голове, мгновенно очистив его разум от суеверий и религиозности, которыми напичкали в семье и в духовных школах.

Вольфу нечего было больше делать в иешиботе, где пытались научить служить несуществующему Богу. Он не мог вернуться и домой к обманувшему его отцу. И Мессинг поступил так, как нередко поступали юноши в его возрасте, разочаровавшиеся во всем, что было для них святого в жизни: обр: зал ножницами длинные полы своей одежды и решил бежать. Но для этого нужны были деньги. А где их взять? И тогда он совершил одно за другим сразу три преступления.

«Сломав кружку, — признавался он потом, — в которую верующие евреи опускали свои трудовые деньги «на Палестину», и твердя про себя извечные слова всех обиженных и угнетенных: «Вот вам за это!», я пересыпал себе в карман все ее содержимое. Раз Бога нет, значит, теперь все можно… К счастью, оказалось, что это не так, что есть и, помимо угрозы Божьего наказания, мотивы, удерживающие человека от дурных поступков. Но в те годы я еще не знал, что обманывать, совершать непорядочные поступки — это прежде всего терять уважение к самому себе. Я присел на холодных ступеньках молельного дома и пересчитал украденные деньги. Оказалось, как сейчас помню, восемнадцать грошей, которые составляли девять копеек. И вот с этим «капиталом», с опустошенной душой и сердцем я отправился навстречу неизвестности».

Он пошел на ближайшую станцию железной дороги. Скоро захотелось есть — путь был неблизкий. Накопал на чужом поле картошки (второе преступление за одну ночь!). Разжег костер, испек ее в золе. Для него и позже не было лучшего лакомства, чем печеный картофель — рассыпчатый, пахнущий дымом, с неизбежной добавкой солоноватой золы.

Мессинг вошел в полупустой вагон первого попавшегося поезда. Оказалось, что он шел в Берлин. Залез под скамейку, ибо билета у него не было (третье преступление!). И заснул безмятежным сном праведника. Но этим не исчерпывались события столь памятной ночи…

Случилось то, что неизбежно должно было случиться и чего он больше всего боялся: в вагон вошел кондуктор. Поезд приближался к Познани. Кондуктор осторожно будил заснувших пассажиров, тряся их за плечо, и проверял билеты. Не быстро, но неотвратимо он приближался к Мессингу. Иногда кондуктор наклонялся и заглядывал под скамейки. Вагон был плохо освещен — огарками свечей в двух стеклянных фонарях. Под скамейками лежали мешки и узлы пассажиров. Но, заглянув непосредственно под скамейку, он увидел мальчика.

«Молодой человек, — у меня в ушах не перестает еще звучать его голос, — ваш билет!

Нервы мои были напряжены до предела. Я протянул руку и схватил какую-то валявшуюся на полу бумажку — кажется, обрывок газеты. Наши взгляды встретились. Всей силой страсти мне захотелось, чтобы он принял эту грязную бумажку за билет… Он взял ее, как-то странно повертел в руках.