– Как зовут?

– Вольха, сьере.

– Чем дом занимался, кроме хозяйства?

Тот мнётся, но под строгим взглядом признаётся:

– Посуду делал. Глиняную.

– О как! Отлично! Работы тебе много будет!

Он мрачнеет.

– Чего так?

– Да я, сьере… Не лежит у меня душа к гончарному ремеслу.

– Это почему же?

Опять мнётся, не забывая, впрочем, подгонять овечек.

– Да…

Хлопает хлыстом, подгоняя овцу.

Каноны меня достали.

– Каноны?!

В недоумении смотрю на парня, и тот, спохватившись, видно, слух о моей потере памяти уже известен всем, поясняет:

– Нового душа просит, сьере. А тут… Кувшин в две пяди. Поднос в локоть, в три локтя. И не смей отступить! Хорошо, если просто розгами отделаешься.

Понятно. Ну-ну…

– Вольха. А что такое кирпич, знаешь? Или черепица?

Тот морщит лоб, пытается повторить незнакомые слова. Ведь за полным отсутствием их аналогов в местном языке я называю их по-русски. На имперском.

– Кирипи? Че… Чепица?

– Пусть будет чепица. Ей крыши кроют. Такая штука не горит, не гниёт, а если правильно уложить, то ни ветер, ни дождь, ни снег, словом, ничего не страшно. Лучше скажи – обжиг знаешь?

– Да, сьере.

– Печь гончарную сложишь?

– Конечно, сьере!

– Отлично!

Минуту молчу, удерживая жеребца рядом с парнем. Ну вот нравится он мне. Открытое, приятное лицо. Широкая бесхитростная улыбка. Полное отсутствие жестокости. Сколько не шли вместе, ни разу не заметил, чтобы он ударил хоть одну овцу или выругался, хотя в руке длинный хлыст. И хлопает он им лихо. Пугает – да. Но не обижает.

– А остальных ты знаешь?

– Кого, сьере?

– Тех, кто вместе с тобой был?

Он мрачнеет, но отвечает, хотя и нехотя:

– Мы все из одной деревни, сьере…

– Тогда совсем хорошо.

Парнишка не понимает моей радости, и приходится ему пояснить:

– Привыкать вам друг к другу не придётся, да и знаете, кто, на что может рассчитывать. Когда вас в пару друг другу поставят. Уже легче, ведь так?

Настороженность немного спадает.

– Верно, сьере. Как то не подумал…

Посылаю жеребца вперёд, и тот, радуясь скорости, лихо срывается места. Впрочем, конь умный, старается овец, послушно раздающихся перед ним, не пугать…

Как раз добираюсь до основной массы тогда, когда вторая из женщин срыгивает с воза, починив и свою, и мужскую пару. Посылаю туда третью, и сразу назначаю четвёртую и последнюю. Ей оказывается та самая красотка. Получается, выделил из всех? Или обидел? Маню к себе одного из мальчишек, испуганно выглядывающих из воза. Тот выпрыгивает, торопливо, кланяясь на ходу, бежит ко мне.

– Эй, малец, сбегай назад, к Вольхе, пусть даст свою одежду в починку. Отнеси ему это пока.

Вытаскиваю из сумки запасную рубаху и штаны, протягиваю ему. Этой парой можно и пожертвовать, поскольку я купил на рынке в Сале себе гораздо более тонкую одежду из растительного волокна. Эта же домотканая. Так что можно и серву подарить. Пацан убегает, я неспешно еду рядом с возом, где происходит починка, и вот мальчишка возвращается. Слегка запыхался, в руках – ком тряпок. Подхватываю его и опускаю обратно на воз, не слезая с седла, одежду забираю и кидаю той самой красотке:

– Тебе починить вместе со своей!

Что за… Она краснеет, люди из её деревни почему то становятся мрачными, как бы прикрывают её собой.