Но вот издалека отвечает голос, голос настоящего волка. Тишина сразу становится напряженной. И Колька снова ее нарушает.

Больше ответа нет. Я терпеливо сижу еще минут двадцать, потом иду обратно, и мы все втроем упражняемся на разные лады, наполняя долину реки протяжными звуками, а потом заходим в избушку. Мужикам надоело, они от души повыли, повеселились друг над другом и над собой, теперь время раскинуться на спальниках с сигареткой во рту. В тепле. А я жду, пока луна поднимется еще выше, пока обитатели ночи забудут наши крики. Я пью чай, рассказываю об интересной китаяночке, которая мне когда-то нравилась, учу Кольку произносить ее имя. Потом собираюсь.

- Не лень тебе, парень, сопли на улице морозить? - Кольке уже не верится в возможность приманить зверя. У Юрчика, правда, видно некоторое беспокойство а вдруг мне повезет, - но он из гордости тоже остается.

Я один. Ушел далеко от избушки, километра на два. Луна стоит почти над головой - яркий, освещенный изнутри иллюминатор, в котором видны чьи-то тени. Ночь проходит над этой местностью, как огромный, черный корабль-призрак. Мороз убирает из воздуха все звуки, всю дневную нерезкость. Серебряные горы лишены жизни, они просто стоят - холодно и равнодушно. В тени деревьев ничего различить невозможно, я могу видеть только небольшое пространство заснеженной реки от одного поворота до другого.

Ночью в тайге, стоит поднять глаза, сразу замечаешь, как быстро летишь в пространстве. Народы, считавшие небо твердью, жили, наверное, в слишком теплом климате. Когда стоишь один на льду замерзшей реки среди стылых, освещенных луной гор, то видно, какие огромные расстояния преодолевает Земля, падая в черную пустоту. Зимняя ночь несет тебя на своих белых крыльях в темное небо. И я поднимаю голову так, чтобы воздух свободно вырывался из горла, и кричу все выше и выше.

На самой высокой ноте я останавливаюсь. Вою, пока из груди не выходит последний остаток воздуха. Потом слушаю.

Моя голова поворачивается чуть левее, и с южного склона ко мне приходит песня волка. Вернее, я наблюдаю, как песня поднимается со склона к небу, кажется, звучит сам склон, сама ночь. Непонятно - далеко или близко родился этот звук. По телу пробегает холодок; будь у меня шерсть на загривке - она бы вздыбилась от возбуждения.

Я жду, пока наступит полная неподвижность в звуках, чуть ссутулившись, вдыхаю воздух и затем нарушаю хрупкую тишину. Я знаю, как внимательно слушают меня все, кого я не вижу в этой ночи. Вот только сидящая у ног Белка не обращает на меня внимания, а лишь чуть заметно поворачивает голову, чтобы лучше настроиться, чтобы четче воспринимать звук. Ее тело застыло.

Вкладываю всю душу в то, что делаю. Да, я хочу добыть волка. Если он появится в поле зрения, то, конечно, буду стрелять, но сейчас я и не помню об этом. Ружье снял и воткнул прикладом в снег, чтобы не мешало. Ловлю ответ с дальнего склона, почти не дышу.

Волк ждет, пока я вою, делает паузу, потом начинает сам. Я чувствую, как он, закончив песню, вслушивается, смотрит в мою сторону. И как он предельно серьезен, потому что все, что делаешь ночью, - делаешь серьезно, изо всех сил, иначе и не получится.

Мы перекликаемся долго, я прилежно учусь выть. Становится жарко, варежки в снегу вместе с шапкой. Пальцы рук напряжены, скрючены наподобие когтей. Заметив это, я пугаюсь. И так уже, наверное, немного одичал - живу на маленьком, отдаленном кордоне, каждый день одни и те же рожи. Колька да Юрчик, Юрчик да Колька. Так и озвереть недолго.

На обратном пути замечаю, что мою лыжню пересекают следы - два волка ушли на тот берег.