Зато теперь нас хоть как-то прятала зелень и защищали стволы деревьев. Я набрал ход, снова направил «Мерседес» в сторону ворот, он он помчался, кроша бампером ветки кустов и молодую поросль. Наверное, на несколько секунд нас даже потеряли из виду — когда я выскочил обратно к дороге, фигуры в полевой форме бросились врассыпную, падая на траву и теряя оружие. Только один солдат замешкался, не зная, что делать — то ли последовать примеру товарищей, то ли попытаться взять на мушку летящую на него машину.

И на свою беду вояка выбрал второе: рухнул на колено, поднял винтовку, и прицелился. Ствол с грохотом выплюнул пламя, и пуля с жужжанием промчалась у меня над головой. На мгновение время будто остановилось, я как в замедленной съемке увидел вытаращенные от ужаса глаза на мертвенно-бледном лице и руку, намертво вцепившуюся в рычаг затвора.

Выстрелить второй раз бедняга не успел: «Мерседес» на полном ходу ударил его бампером, протащил несколько шагов на капоте и сбросил в траву куском бездыханной и переломанной плоти, увозя с собой зацепившийся за свернутое зеркало темно-зеленый клочок гимнастерки.

— Ворота, ваше высочество! — заорал я, вдавливая газ в пол. — Уберите их!

Цесаревича не пришлось просить дважды. Он уже и сам наверняка сообразил, что даже если я и смогу снести тяжеленную чугунную решетку, после таких подвигов «Мерседес» вряд ли проедет больше сотни метров.

Рулить было уже незачем, поделать с громыхавшими вслед выстрелами я все равно ничего не мог, так что оставалось только любоваться, как работает родовой Талант правящей династии. Его высочество схватился одной рукой за вырез кузова под локтем, второй за мое плечо, чуть приподнялся с сиденья, прищурился — и выдал такую порцию энергии, что ею, пожалуй, можно было спалить целый дом.

В голливудском блокбастере такое непременно изобразили бы парой ярких лазерных лучей, бьющих из зрачков… ну, или одним лучом. На деле спецэффекты оказались куда скромнее: ярким светом засияли только глаза цесаревича, а исходящая из них мощь скорее напоминала едва заметную рябь, которая повисла в воздухе между «Мерседесом» и воротами.

Зато пилила металл получше любого лазера. Его высочеству явно не хватало практики, так что первый «проход» получился корявым. Грозный огненный взор лишь срезал наискосок с пяток остроконечных пик на решетке. Со второго раза вышло лучше: пламя сожгло замок, располовинило прутья слева и дошло до петли. Чиркнула по камню стены, выбрасывая осколки, и метнулась вниз, добивая левую створку и роняя ее на землю. Потом перекинулось на правую, судорожно кромсая дымящийся чугун крест-накрест…

Бам! «Мерседес» с разгона ударил бампером уцелевшую часть конструкции, и я едва не врезался лицом в руль. Правое крыло со скрежетом отвалилось, зеркало брызнуло осколками, а цесаревич лишь каким-то чудом не улетел на капот. Машина содрогнулась, разворачиваясь, и я всем телом почувствовал, как металл кузова со стоном гнется. Двигатель сердито закашлял и выплюнул из обломанной трубы справа черный дым, будто на чем свет стоит ругая меня на родном немецком наречии.

И все-таки не заглох. Ни при ударе, ни позже, когда я кое-как перевалил через распиленные цесаревичем прутья ворот и, бросив сцепление, полетел по Офицерской улице в сторону Мариинского театра. Вырвавшись на асфальт, «Мерседес» наконец почувствовал себя в родной стихии, и остановить его уже не могли ни искалеченные при ударе детали, ни кривые руки водителя, ни болтающееся «восьмеркой» правое переднее колесо без крыла.

Ни выстрелы. Я скорее почувствовал опасность, чем услышал грохот, и тут же бросил «Мерседес» вправо. Целых зеркал уже не осталось, так что пришлось развернуться, едва не столкнувшись лбами с цесаревичем.

Два автомобиля. Черные, большие, с хромированными решетками радиаторов, за которыми наверняка прятались могучие моторы.