|
Но Женьки мне всегда немного не хватало. Периодически. Или систематически. (Люблю умные слова. Но мало их знаю, запоминаются плохо.) Что-то она такое всегда вносила в мою жизнь. Что-то очень нужное. И важное. То ли это была ее многолетняя, неистребимая и нескрываемая любовь. То ли нормальный, без придури, оптимизм и совершенно ненормальное, безмерное обаяние красивой женщины. То ли ее надежность, закаленная и проверенная временами и обстоятельствами. Ведь Женька ухитрилась сохранить верность Серому в самую трудную его пору. И сумела сделать это так, что я никогда не обременялся благодарностью по этому поводу.
В общем, никак без Женьки, стало быть… Постучался Анчар, принес кофейник. Достал и расставил чашки. По тому, с каким отвращением он это делал, можно было без труда догадаться, что из любимой бочки он таки порядком уже хватил. К тому же – и русские слова стал немного путать. С ним это бывало. Обычно говорил он чисто, хотя и медленно, а после вина начинал бороться с грамматикой. И обычно победителем выходил. По очкам. – Ты завтра едешь в город? – спросил я, принимая чашку. – Едешь. – Анчар сел в кресло, со вздохом придвинул к себе кофе. – Нужен бензин для яхты, ты сам просил. – Я дам тебе адрес в Москве, пошлешь телеграмму и деньги. Тоже телеграфом. И выберешь рейс из Москвы. Позже встретишь моего человека, в аэропорту или по дороге передашь инструкции. Привезешь его сюда. – Женщина… – Анчар улыбнулся. – Я знал, так будет. Море, горы, вино – как без женщины? Они теряют свой вкус. Душа тоскует. И тело. Я правильно сказал? Женщина… – Это мой сотрудник, – напыжился я. – Самый лучший. Рыжий и зеленоглазый. А если у тебя что-то тоскует и ты вздумаешь за ней ухаживать… Анчар протянул вперед ладонь. – Нет. Я рыжих не люблю. Они шальные очень. Которая тебе бомбу подложила, тоже рыжая была. И глаз зеленый. – Парик и цветные линзы, – успокоил его я. – Проще простого. – Слушай. – Анчар сердито отодвинул чашку. – Как это люди пьют? Надо вино пить. Пойдем ко мне. Мы с тобой должны выпить хорошего вина. Вдвоем. На дружбу. Ночь холодная. Опять плохой ветер наступил. Стакан вина, кусок молодого сыра – и можно петь песню. Арчил правильно сказал? Откуда мне знать? Посмотрим. В сакле было темно, только рдели в очаге угли. Анчар подложил дров, вздул огонь. «Включил» две свечи и какой-то древний масляный светильник, похожий на кривой глиняный чайник. Я осмотрелся. Внимательно. Потому что обыск отсюда начну. Когда Анчар в город уедет… Да, здесь, однако, можно любую осаду выдержать. Стены не возьмешь и гранатометом. В окно – пулемет, у двери – автоматчик, долго можно воевать. Пока патроны не кончатся. В дальнем от двери углу стоял топчан, покрытый медвежьей шкурой. На нем же лежала чапаевская бурка. Еще какие-то шкуры висели по стенам. На них – шашка в черных ножнах с серебряными обоймицами, карабин и бурский патронташ, похоже, набитый патронами; кинжал, оправленные в серебро рога, портрет Сталина. На полках – глиняная посуда, медные блюда и узкогорлые кувшины, бокалы. На полу – бочонок вина, литров на десять. На дверной коробке, на ржавом гвозде – армейский переговорник – прямая связь с кабинетом Мещерского, стало быть. – Садись. – Анчар кивнул на топчан и придвинул к нему низенький столик. Поставил на него тарелку с сыром и зеленью, тарелку с чищеными орехами. Снял со стены два рога, наполнил их. Один протянул мне, другой высоко поднял. – У меня нет своего дома. И этот дом, чужой, я знаю, – последний. Но, пока я здесь живу, этот дом будет и твой дом. |
