— Дедушка, ты плачешь? Кто тебя обидел?

— Что ты, золотой мой! И совсем не плачу, — дрожащим голосом возразил Кюшмёди. — Просто сердце у меня сдавать что-то стало. И в глазах темно…

— Да, темно, — не всё расслышав, со вздохом повторил Посошок.

Я услышал, как старый вещун вскочил и повеселевшим вдруг голосом проговорил:

— И как же мне сразу в голову не пришло?! У меня же есть шахтёрская лампадка в старой штольне, где я в прошлый раз искал сокровища! Я её сейчас принесу. Не будем мы больше с тобой искать никаких сокровищ, внучек! Ты погоди, я мигом обернусь. Такой свет здесь запалим, что все гномы, и феи, и Деды-Морозы сюда слетятся!

— Хорошо, дедушка. Иди, я тебя подожду.

Шаги старого Кюшмёди смолкли где-то вдали, под сводами пещеры. Потом мне послышался какой-то свист, и я сразу вспомнил про рудничного «дрозда». Но свист длился всего одно мгновение, потом что-то хлопнуло, будто дверь закрылась, и больше ни звука — только шёпот Пети Посошка.

«Ждёт Деда-Мороза, — подумал я и решил: — Поставлю неслышно дальновид возле постели, а рядом свою шубейку положу. Зачем она мне? Довольно носил я её на своих плечах и теперь уже точно знаю, что все сокровища в сердце самого человека находятся. А для Пети какая это большая радость! Вернётся старый Кюшмёди со своим светильником, и они вдруг увидят и дальновид и шубейку! И обрадуются оба, что уже успел побывать здесь Дед-Мороз и даже в темноте нашёл сюда дорогу. Ну, а что скажешь ты, фея, живущая в волшебной шубейке?»

Задумано — сделано! Подобрался я неслышно к ложу Пети Посошка, поставил в ногах телескоп, шубейку с плеч сбросил, и вдруг камни снова заговорили. Да так, будто небосвод на землю рухнул, а из глубины пещеры клубы огня вырвались. Тут в глазах у меня потемнело, и я вместе с дальновидом и шубейкой рухнул прямо на Посошка. И ничегошеньки больше не помню…

ПРАЗДНИК НА СТАРОЙ МЕЛЬНИЦЕ

О том, что же на самом деле произошло в канун Нового года в старой шахте, я узнал только много месяцев спустя, когда на дворе уже смеялась милая, весёлая весна. Придя в себя, я увидел, что лежу в маленькой светлой комнате и в открытое окно потоком льются солнечные лучи и аромат цветущей сирени. По одну сторону моей кровати я увидел бледное, но улыбающееся лицо матушки, по другую — лицо моей доброй феи Мальвинки.

— Неужели ты не узнаёшь нас, сынок? — гладя мой лоб, повторяла матушка.

Узнаю, конечно, узнаю, только никак не могу собраться с мыслями. Где это я лежу и как я сюда попал? Куда девалась пещера Кюшмёди? И что это за постель, пахнущая лекарствами? Почему у меня на голове повязка? И кто лежит вон там в углу, на другой кровати? Уж не Посошок ли Пети? А это мой знакомый доктор Титулас наклоняется над ним? Почему же он недовольно качает своей лохматой головой?

Сколько вопросов сразу хотелось мне задать, но выговорить я смог только два слова:

— Есть хочу.

Но даже если бы я прочитал сейчас вслух все самые лучшие стихи, какие есть в мире, обе добрые женщины не обрадовались бы так, как этим двум словам. Матушка, вся сияя, кинулась к доктору Титуласу:

— Вы слышали, доктор?! Он сказал: «Есть хочу».

И все втроём они помчались за молоком. А когда я, взяв из маменькиной руки стакан, сам поднёс его ко рту, этому все так удивились, будто я не стакан, а гирю десятипудовую одной рукой поднял.