Матушка вернулась на кухню — дальше разрезать готового гуся на куски, но очень удивилась наступившей вдруг тишине.

— Неужто убежали мои гости? — выглянув в сени, спросила она.

Но все пятеро Баронов, как один, были там. Раскрыв рты, они во все глаза смотрели на счастливого Игнацку, сражавшегося один на один с гусиной ножкой.

— Не так скоро ешь! — со вздохом попросил Марци, самый младший из братьев. — Дай нам подольше посмотреть на неё.

Матушке так жалко стало беднягу, что она схватила большое блюдо с гусятиной и оделила каждого из маленьких заморышей добрым куском.

— Берите, скорей, пока не остыл гусь-то!

Ну и не осталось на противне ничего, кроме гусиной грудки. Только тут мама опомнилась, за голову схватилась: «Что ж теперь делать? Разбазарила я весь званый обед!»

Но, взглянув на раскрасневшиеся от радости мордашки ребятишек, утешилась, поставила блюдо обратно на край очага.

— Ладно! Хватит моему Гергёшке и одного куска гусятины. Он ведь никогда большим едуном не был…

А об остальных гостях она и не подумала, бедняжка, хотя мы уже собирались в немалом количестве: доктор Титулас с нами, с двумя своими пациентами, дядя Месси с Подайкой, тётя Мальвинка с Приятелем.

— Нельзя, чтобы Приятель на таком обеде отсутствовал, — гордо заявила она. — У господ так не принято.

Всем нам матушка очень обрадовалась, но больше всего — мне. Обняла на пороге, запричитала:

— Наконец-то пришёл ты, мой родимый!

— А как же гусь, матушка? — решил я подзадорить её, так как, ещё проходя мимо стоявших возле дома и усердно жевавших цыганят, я сразу же всё понял.

— Гусь? Твоя доля осталась, — смущённо перебирая передник, пробормотала матушка, — Самая вкусная!

— Мя-у-со! Мя-у-со! — мяукая, промчался мимо нас кот Приятель.

Он-то, конечно, знал, что гусь — это тоже мясо, так как только что объедал его дочиста с моей доли гуся и теперь удирал, потому что лохматая собачонка, громко лая, настойчиво требовала кость себе, да так, будто её звали не Подайка, а Отдайка.

Все мы весело посмеялись над этой гусиной историей. И только у одной матушки было горестное настроение: хоть реви, хоть плачь.

К чему же было приглашать в дом это великое множество народу? Но доктор Титулас и тут нашёл для неё утешительное слово:

— Ничего, добрая хозяюшка! Дайте и мне показать вам своё колдовское мастерство. Как я помню, в этом доме многим удавалось всякое волшебство. Вот и я: свистну — и скатерть-самобранка уже тут как тут! Со всем, что только вашей душеньке угодно. А ну, ребята, взгляните, может, та волшебная скатерть уже лежит на моём экипаже?

Ну конечно, скатерть-самобранка уже давно была там: ведь у нас у всех на виду повара из городского ресторана грузили в докторскую коляску тяжеленные корзины со всевозможной снедью. Был там и гусь жареный, и куры, и пирожные, и солёные рожки.

Закатили мы тут такое пиршество, что и на королевском дворе подобного не видывали.

Ещё за столом мы сидели, вдруг слышим: Подайка кого-то особенно усердным лаем на дворе встречает.

— Так зло пёс может гавкать только на цыгана Барона, — высказал предположение дядя Месси.

И точно: слышим, старый цыган с Подайкой бранится.

— Щего привяжалась, шумашедшая шобака, ешли я не жа чужим добром иду? Не отшуда жабирать пришёл, шуда нешу.

И верно: принёс. Клок от моей волшебной шубейки, с самой середины спины! Как раз то место, где наша старая мельница была на ней вышита. Он этот кусок овчины среди камней на руднике нашёл. Вся шуба дотла сгорела, только этот лоскуток и уцелел.