Слезы непроизвольно выкатываются из глаз девочки и капают на грудь Поярцевой. Как хорошо переживать снова сочувствие друга! О, как она страдала все эти дни! Как отрадно посетовать на судьбу в объятиях сочувствующего ей всею душою человека!

Тетя Таша приглашает гостью к себе. Она страшно стесняется их бедности и в то же время очень польщена визитом такой знатной барыни.

В маленькой столовой еще не прибрано после покойника. Сережа и Клавденька исчезают куда-то. Гостья берет тетю Ташу под руку и мягко усаживает ее подле себя на рваном клеенчатом диване.

— Я приехала, собственно говоря, к вам по делу, — говорит Анна Ивановна. — Вы разрешите переговорить с вами наедине?

— Дети, выйдите в кухню, — коротко обращается тетя Таша к Наде и Шурке, не спускавшим все время глаз с модно и дорого одетой фигуры гостьи.

Девочки повинуются неохотно. В кухне они обе, не сговариваясь, приникают к дверям. Остренькая лисья рожица Шурки с заплаканными глазами и вздувшейся от слез губой теперь вся олицетворение самого жгучего любопытства.

— О тебе, о тебе говорят, Надя, — захлебываясь, шепчет она сестре.

Действительно, Анна Ивановна говорит о Наде, и тетя Таша с замиранием сердца вслушивается в ее слова.

— Вам будет тяжело после кончины главы семейства, — своим мягким голосом говорит Поярцева, — семья не маленькая. Детям надо будет дать приличное образование; средств же на это нет. Да и, помимо этого, жизнь требует расходов. Вот я и хочу предложить вам: не найдете ли вы возможным отдать мне вашу Надю? Ну, да, отдать мне ее совсем. Я так полюбила вашу прелестную девочку, полюбила, как родную дочь, и буду заботиться о ней, поверьте. Средства позволят мне окружить ее довольством и комфортом, дать ей хорошее образование, воспитание. Соглашайтесь, Татьяна Петровна, в видах Наденькиного же благополучия на мое предложение, право, — закончила Анна Ивановна свою речь.

Нет, больше Надя не в силах оставаться немою свидетельницею в те минуты, когда решается ее судьба, когда на карту поставлено ее благополучие, счастье! Оттолкнув от себя руки Шурки, пытавшейся удержать ее, она быстро распахивает дверь и вихрем вносится в столовую, испугав своим неожиданным стремительным появлением обеих женщин, и хозяйку и гостью.

— Тетя Таша, милая, отпустите меня! Отпустите жить совсем к Анне Ивановне! Я хочу к вам! Я хочу к вам! Возьмите меня к себе, душечка, дорогая, милая! — и Надя, как исступленная, бросается целовать руки Поярцевой.

Она вне себя. Ее щеки горят, глаза сверкают.

— Я хочу жить у вас… быть с вами… — лепечет она, как в забытье. Мне тяжело оставаться дома после смерти папаши… Я не хочу жить здесь… Увезите меня, увезите отсюда… — почти криком заканчивает она свою исступленную речь.

Тетя Таша совсем растерялась. Она буквально не знает, что делать. Едва только успели схоронить главу семейства, а семья его уже распадается на части. Что бы сказал на это покойный Иван Яковлевич, если бы был жив? На тетю Ташу жаль смотреть в эти минуты, так она несчастна, так смущена. Ей жаль огорчать отказом Надю, тем более жаль, что — кто знает? — может быть, жизнь в роскоши и довольстве и есть истинное счастье для Нади, и в то же время ей жутко подумать о том, что такой поступок был бы противен воле покойного Таирова.

И вот, в ту самую минуту, когда волнение тети Таши достигает высшего предела, с порога комнаты слышится молодой энергичный голос.

— Простите, что вмешиваюсь не в свое дело, но судьба сестры близка и мне. Конечно, было бы для нас много приятнее, если бы Надя осталась жить с нами, в родной семье, но раз она так неудержимо стремится из дома (тут голос Сережи Таирова предательски вздрагивает), то удерживать ее мы не станем.