Лизанька и ее мать не нравятся Наде, несмотря на их льстивую угодливость. Что-то враждебное чудится Наде в их заискивающей предупредительности по отношению к ней. К Домне Арсеньевне Надя вполне равнодушна. Старуха Арсеньевна, вполне бесцветная личность, правда, льстиво заискивающая и угодливая не меньше Лизаньки и ее матери, но без того чуть уловимого духа неприязни, который проглядывает в тех двух. Кто больше всех нравится Наде — так это Кленушка. Бестолковая, примитивная, недалекая и грубоватая по виду «собачья нянюшка» представляет собою ценность нетронутой натуры. На собак она кричит и сердится безо всякого зазрения стыда и совести.

— Чтобы вы пропали! Удержу на вас нету. Макс, ненавистный ты этакий! Будешь ты слушаться, Заза? Ледка, вот я вас кнутом, дождетесь вы у меня! — разносится ее голос по всему двору во время прогулок с бедовой сворой.

Но угроз своих никогда Кленушка не приводит в исполнение. Никогда еще ее рука не поднималась на всех этих левреток, мопсов, пуделей, шпицов. А слезы Кленушка проливала и не раз, когда заболевала та или другая собачонка. Когда же мопс Пупсик объелся пышками, незаметно похищенными им из кухни за спиною повара, и едва не околел вследствие своего обжорства, Кленушка «выла белугой», по выражению Лизаньки, у себя в мезонине, ухаживая за собачкой.

По происхождению своему Кленушка была крестьянкой. Ее десятилетней девочкою привезла из деревни судомойка, служившая у Поярцевой и которой Кленушка приходилась племянницей. Судомойка умерла, и, через два года, Клену, не имевшую родных, оставила жить у себя Анна Ивановна, призрев круглую сиротку и дав ей новую обязанность ухаживать за ее собачками, также приютила она в свое время и бедную овдовевшую чиновницу Ненилу Васильевну с малолетней дочкой и бывшую просвирню Домну Арсеньевну, хозяйничавшую другой десяток лет в ее доме.

Надю положительно забавляла Кленушка. Забавляли ее рассказы про деревню, которую прекрасно помнила Кленушка и к которой стремилась всей своей душой.

— Ну, какая я городская? Поглядите-ка на меня, деревенщина я, как есть деревенщина: толстая, нескладная; щеки — ишь как надулись, словно лопнуть хотят, — разглядывая себя в зеркало, часто иронизировала на собственный счет Кленушка. — А платье-то городское идет ко мне, как корове седло. То ли дело, сарафан на плечи да серп в руки да в поле ржаное под самое солнышко. Небось, жир-то бы живо согнало… То ли бы дело: и квасок тут тебе и хлебушко. Смерть не люблю разносолов ваших…

— А сама досыта разносолов-то этих кушаешь, — ехидно замечала в таких случаях Лизанька.

— Ну, да и кушаю, ну, и что ж из этого? — огрызалась Кленушка. — Надо же кушать что-нибудь. Не помирать же голодом.

— Ты-то помрешь! — язвила Ненила Васильевна, в свою очередь недружелюбно поглядывая на толстую, здоровую фигуру Кленушки.

«И ведь родятся же такие крепкие да гладкие, кровь с молоком, тогда как у ее бедняги Лизаньки все ребрышки, все косточки наперечет», — мысленно негодовала старуха.

Ежедневно после завтрака Анна Ивановна велит подавать автомобиль и едет с Надей в магазины.