На лекциях профессора Марча Квентин дремал в заднем ряду, снисходительно презирая своих однокашников: они еще корпели над двадцать седьмым этюдом, в то время как он, преодолев головокружительные высоты пятьдесят первого, продолжал свое славное восхождение. Комнатушка, где они с Пенни и Элис занимались по ночам, сделалась ему ненавистна наряду с запахом кофе из сильно поджаренных зерен: он подумывал даже перейти на легкий амфетамин, принимаемый Пенни. Неприятный раздражительный тип, в которого он превращался, очень напоминал того Квентина, который, казалось, навеки остался в Бруклине.

Зато по уик-эндам, по крайней мере в дневное время, он мог работать где хотел. Большей частью он сидел у себя, но иногда взбирался по длинной винтовой лестнице в обсерваторию — почтенное, хотя и порядком устаревшее заведение на вершине одной из башен. Сквозь позеленевший купол торчал телескоп высотой с телеграфный столб, установленный где-то в девятнадцатом веке. Кто-то из персонала, нежно любивший этот музейный экспонат, до блеска начищал его медные сочленения.

В лаборатории было тепло и сравнительно малолюдно: мало кому хотелось туда карабкаться, притом что телескоп был днем бесполезен. Это гарантировало Квентину день блаженного одиночества, но в одну из суббот позднего ноября он понял, что не ему одному пришло это в голову. Когда он добрался до конца лестницы, люк был уже открыт.

Заглянув в круглую, полную янтарного света комнату, он точно оказался на какой-то чужой планете, до странности похожей на его собственную. Элиот стоял на коленях перед старым, драным оранжевым креслом — оно помещалось посередине, на вертящемся круге телескопа. Квентин не раз думал, кто его сюда притащил и зачем; здесь, конечно, не обошлось без магии, поскольку ни через люк, ни через маленькие окошки оно не пролезло бы.

Тот, кто сидел в кресле, был плохо виден, но Квентин вроде бы узнал одного ничем не примечательного второкурсника с прямыми темно-рыжими волосами — звали его, кажется, Эрик.

— Нет! — отрезал этот самый Эрик. — Ни в коем случае. — При этом он улыбался. Когда Элиот начал вставать, Эрик удержал его, но явно не грубой силой. — Ты знаешь правила, — сказал он, как будто обращаясь к ребенку.

— Ну пожалуйста… всего разок, а? — Квентин никогда не слышал, чтобы Элиот так канючил — и впрямь как ребенок — и никогда бы не подумал, что он на это способен.

— Ни в коем случае! — Эрик слегка надавил пальцем на длинный нос Элиота. — Сначала ты должен выполнить все, что положено, — и сними наконец эту свою рубашку.

Они, видимо, не впервые играли в эту игру. Ритуал, при котором присутствовал Квентин, не предназначался для посторонних.

— Хорошо, — капризно протянул Элиот, — хотя ничего плохого в ней я не вижу.

Тогда Эрик взял да и плюнул на эту рубашку, прямо Элиоту на грудь. Плюнул — и сам, кажется, испугался, не слишком ли перегнул. Дальнейшие действия Элиота Квентин рассмотрел хорошо: тот расстегнул ремень Эрика, повозился с ширинкой и спустил с него брюки, обнажив бледные ляжки.

— Эй, сучка, поосторожней, — предупредил Эрик — он не очень-то нежничал. — Ты знаешь правила.

Квентин сам не знал, почему после этого остался у люка — видно, просто оторваться не мог. Эмоциональный механизм Элиота открылся ему до мельчайших деталей. Как же он раньше не понял? Может, для Элиота это рутина — берет себе одного-двух мальчишек в год, а после бросает.