За сим посчитав свое черное дело сделанным, безобразная семерка возвратилась на колокольню и занялась восстановлением своих жилищ, мшисто-заплесневелая обстановка которых сильно пострадала во время колокольного перезвона, устроенного в честь будущей королевы.

Когда принцессе исполнилось две недели от роду, король сказал своей жене:

— Знаешь, дорогая, наша дочь не кажется мне столь уж прелестной — то есть, она, конечно же, прелестна, но я думал, что она будет еще красивее.

— Не болтай глупостей, Генри, — рассердилась королева, — просто сейчас плохое освещение, и ты не можешь разглядеть ее как следует.

На следующий день — это было воскресенье — король отодвинул рукой кружевной полог над колыбелью со словами:

— Сегодня с освещением все в порядке, и ты можешь убедиться, что я…

Тут он запнулся.

— М-да, — сказал он после весьма продолжительной паузы. — Похоже, вчера и впрямь был неважный свет. Сейчас наша девочка выглядит превосходно.

— Как ты мог в этом сомневаться! — воскликнула королева и нежно поцеловала свою малютку.

Однако уже утром в понедельник Его Величество снова переменил свое мнение, осторожно намекнув супруге, что внешность принцессы все же несколько простовата — для принцессы, естественно. Но когда наступило воскресенье и девочку нарядили в ее лучшее шелковое платье с кружевами и яркими лентами, король, сдвинув на лоб корону, растерянно почесал в затылке и вслух поразился тому, как сильно меняет человека наряд.

Подобные перемены продолжались и с течением времени становились все более разительными. Через несколько лет ее мама пришла к выводу, что девочке следует по будним дням носить простое платье и плотную вуаль, целиком закрывающую лицо, и только по воскресеньям появляться на людях в красивых одеждах и с маленькой золотой короной в прическе.

Разумеется, никто никогда не говорил принцессе о ее уродстве. Ей позволяли смотреться в зеркало лишь по воскресеньям, а в остальные дни не только она, но и все прочие обитатели дворца, включая прислугу, были обязаны носить вуаль — принцесса искренне полагала, что таковы правила придворного этикета и нисколько ими не тяготилась, с детства привыкнув к этому порядку вещей. Однако ее родители с приближением совершеннолетия дочери стали все чаще проявлять признаки беспокойства.

— Пришло время выдавать Белинду замуж, — сказал как-то раз король, когда они с королевой остались наедине в своих покоях. — Надо подыскать ей толкового принца из хорошей семьи, чтобы он взял на себя все заботы по управлению страной, а мы могли бы выйти в отставку, назначить себе персональные пенсии и, поселившись где-нибудь на природе, в тихом деревенском местечке, заняться разведением свиней.

— И коров, — мечтательно вздохнула королева. — Они будут пастись на лужайке рядом с нашим домом.

— Там же будут и овцы, — добавил король.

— И еще куры! Мы забыли о курах, — воскликнула его достойная супруга, но тут же спохватилась. — Ах, Генри, все это только мечты. Боюсь, нам никогда не удастся выдать Белинду замуж. Да ты посмотри на нее! Вот прямо сейчас пойди и посмотри!

— Нет, — сказал король решительно. — С тех пор, как ей исполнилось десять лет, я смотрю на нее только по воскресеньям.

— Быть может, мы найдем принца, который согласится на «воскресный брак» — с условием, что он не будет видеться с ней в остальные дни недели?

— В этом случае жених наверняка потребует объяснений, — покачал головой король, — а мы вряд ли сумеем их дать — не говорить же, в самом деле, правду.