Я увидел у себя над головой текущую по воздуху реку, и твари в ее гнилой воде были не рыбами и не людьми, а отчасти и тем и другим; они пожирали друг друга, выбирая одного в стае, чтобы он стал их добычей. Я увидел каких‑то рептилий, выползающих на пепельно‑черную землю, и, когда они подползли, я увидел, что это просто оболочки, наполненные множеством извивающихся червей, личинок и насекомых в одной прозрачной скорлупе, и их общее копошение приводило в движение целое. Я увидел чудовищ, не поддающихся описанию, воспринял мысли, слишком подлые, чтобы о них говорить. Я пребывал в угрюмой и сумрачной преисподней, которая манила своей отвратительностью.
Что‑то холодное и слизистое обвилось вокруг моей лодыжки, и я закричал.
И прежде чем мой крик затих, голос Мидж вывел меня обратно в мой нормальный мир, как ни причудлив и хаотичен он был.
Не знаю, как она вырвалась от Кинселлы, но теперь была рядом со мной, трясла, колотила меня в грудь, выдирала меня из этого другого измерения, вытаскивала откуда‑то из глубины моего собственного естества, из темного тайника, что кроется в нас всех.
Мидж прекратила колотить меня, лишь когда в моих глазах промелькнуло сознание, и тогда зарылась головой в моей груди.
– О, Майк, Майк, я так испугалась! Это не ты стоял тут – здесь была лишь пустая оболочка, в ней не было жизни!
Я обнял ее, облегчение перешло в радостное возбуждение – такое чувство вы испытываете, когда спаслись из смертельной катастрофы; подавляющий страх перед тем, что могло произойти, приходит позже.
И хотя раньше я заблуждался насчет роли Мидж в происходившем, тут я снова понял, что она играла главную партию: Мидж определенно являлась катализатором, но не так, как мне думалось; она всегда была моим мотиватором, связью между мною и Флорой Калдиан – посредником, приведшим меня в Грэмери. В ней была собственная особая доброта И я отодвинул Мидж в сторону.
Майкрофт опрокинулся на камин, из которого по‑прежнему валила пыль, поднимаясь черной от сажи мглой. Как это я мог назвать внешность Майкрофта вкрадчивой? С этими кровожадными глазами, с этими сгорбленными плечами, с вытянутыми вперед, как клешни, руками, с этим перекошенным ртом и с лицом, изборожденным морщинами, которых раньше не было, измазанным пылью, – Боже, он напоминал жителя того кошмарного мира, откуда я только что выбрался.
Но он иссяк, его мешок чудес кончился, и ему, очевидно, было трудно это осознать. Да, было бы правильно сказать, что он выглядел не только растрепанным, но и растерянным, близким к умопомешательству. И мне это понравилось – я устал от его самодовольства. Но в гадине еще оставалась жизнь.
Он замахал руками и создал между нами стену из крыс, их щетинистые, мохнатые, грязные тела буквально сложились в стену пяти футов высотой (я уже говорил вам, что не выношу крыс?), а по ту сторону виднелась лишь голова Майкрофта, словно водруженная на шевелящихся мохнатых телах, как Шалтай‑Болтай.
Это добавило паники синерджистам – похоже, они тоже вспомнили этот образ и что случилось с Шалтай‑Болтаем.
Стена рухнула, когда я представил колотящую по ней каменную бабу, крысы разбежались во все стороны, но растворились в воздухе, не успев спрятаться.
Не обращая внимания на суматоху вокруг, я улыбнулся Майкрофту.
Он расколол воздух передо мной, так что образовалась полость абсолютной пустоты, и ревущий вихрь чуть не засосал меня туда.
Но я заштопал дыру воображаемыми стежками.
– Я моложе ее, Майкрофт! – крикнул я, и он понял, что я имел в виду Флору. – Я выдержу все твои усилия и потуги! Ты видишь, что меня все это не берет. На меня это совсем не действует!
Неужели я никогда не поумнею? Я отшатнулся, когда из дыры в полу выползла одна из тех тварей, которые, я думал, остались в преисподней. Ковер вокруг затрещал, и из разрывов, оставляя за собой блестящий след, поползли какие‑то чудовищные слизняки. |