Увидев Эвелин на площади «Диснейленда», улыбающуюся точно так же, как и в его сне, он замер и несколько мгновений смотрел на нее, словно на суперсовременный аттракцион, на сплав науки и настоящей магии. Эвелин была не одна. С девушкой-афроамериканкой, украшенной, как и она сама, браслетами и сережками. Обе вели себя подкупающе непосредственно: покатывались со смеха, пихали друг друга в бок, когда циркачи, дающие вечернее представление, выкидывали какой-нибудь особенно забавный трюк, то и дело оживленно и эмоционально обменивались впечатлениями.

Как будто сон все еще продолжается, подумал Ричард и испугался этой мысли. Однако не продолжил свой путь к выходу, а будто по слышной ему одному команде двинулся прямо к Эвелин и ее подруге.

Он всем своим существом желал сказать ей что-нибудь приятное, но неизвестно почему, приблизившись, выдал очередную колкость:

— Здесь вы смотритесь куда уместнее.

Эвелин, не услышавшая, как он подошел, резко повернула голову. Выражение безмятежного счастья вмиг исчезло с ее разрумянившегося от смеха лица. Она прищурилась и натянуто улыбнулась.

— Уместнее, говорите? В смысле, на фоне клоунов?

Ричард, проклинающий себя за глупое насмехательство, тем не менее не придумал ничего более умного, как рассмеяться.

— Вот, Абби, — Эвелин воинственно уперла руки в бока, — полюбуйся! Я рассказывала тебе сегодня именно про этого типа. Если бы не он, моя жизнь в Анахайме текла как в сказке.

— Не преувеличивайте, — сказал Ричард, изо всех сил стараясь хотя бы голосу придать мягкости, выразить им пусть сотую долю тех противоречивых чувств, которые вызывала в нем светловолосая Эвелин. — «Меркури» — это вам не «Диснейленд».

Наверное, она углядела в его словах очередную издевку, потому что крылья ее тонкого носа дрогнули, а красиво очерченные губы как будто затвердели, сжавшись. Если бы не Абигейл, вцепившаяся в ее руку, Эвелин, наверное, взорвалась бы, а посетители «Диснейленда», толпящиеся вокруг, восприняли бы все как одно из тысячи устроенных для них развлечений.

— Остынь, Эви, — негромко, но повелительно сказала Абби.

Девушка, будто очнувшись от забытья, взглянула на подругу с благодарностью и глубоко вздохнула. Ее губы медленно расслабились.

Абигейл строго посмотрела на Ричарда. Он отметил, какие они с Эвелин разные — просто небо и земля. У обеих были замечательные фигурки, обе своеобразно одевались, но их красота настолько сильно различалась, что вызывала желание бесконечно смотреть на одну и на другую и сравнивать их глаза, волосы, губы, носы — словом, каждую деталь, каждую черточку.

— Считаете себя остроумным? — спросила Абби.

И Ричард, почувствовав, что она делает это из желания оградить от неприятностей подругу, улыбнулся. Ему всегда казалось, что женщины дружат лишь для того, чтобы вместе плести интриги, ходить на увеселительные мероприятия, хвастаться друг перед другом нарядами и безделушками… Ну и, пожалуй, еще плакаться и делиться нанесенными им мужчинами обидами. О том, что некоторым свойственно трогательно печься о себе подобных, он даже не подозревал.

Хорошая у нее приятельница, подумалось Ричарду. И от этой мысли сладко защемило сердце, будто речь шла о человеке близком, родном…

— Он не только остроумным себя считает, — ответила за него Эвелин, и в ее глазах предостерегающе блеснули острые льдинки. — Еще ему кажется, что он имеет право указывать людям, как им выглядеть, обвинять их в несовершенных ошибках.

— Вот это да! — произнесла Абигейл, прикидываясь, что слова подруги потрясли ее.

— Мне кажется, я имею право на единственное: поселяясь в приличном отеле, рассчитывать на достойный сервис, — ответил Ричард, жалея, что не воспользовался исключительной возможностью и не начал разговор совсем по-другому.