И вовсе она не толстая, а беременная – уже на сносях.

Поставив наконец чайник, Руфь поспешила к двери черного хода. Беременная незнакомка подняла голову, и у Руфи защемило сердце при виде нежного, смертельно бледного личика. Совсем ребенок, лет пятнадцать, не больше! В синих глазах страшная усталость, губы тоже посинели и дрожат.

– Что с вами? – спросила Руфь, понимая всю глупость своего вопроса. Как будто и без того не видно: девчонка сильно хромает, морщится от боли, промерзла вся, и на лице ссадины.

– Извините за беспокойство, – проговорила та еле слышно. – Нельзя ли вызвать от вас такси? И механику позвонить? У меня там машина разбилась. – Она махнула рукой куда-то на поле.

Вот оно что!

– Проходите, проходите в дом. Вам отогреться надо.

Руфь обхватила ее за плечи и повела в дом.

Фред было двинулся за ними, но Руфь ногой затворила дверь у него перед носом.

– Сиди тут. С тобой я после разберусь!

Он поглядел на нее с ненавистью и ударил в снег передними ногами, явно готовясь к штурму двери.

– Смотри у меня! – прикрикнула Руфь и повернулась к гостье.

Прежде всего надо ее переодеть: если усадить ее в мокром, она воспаление легких наживет.

– Давайте-ка снимем пальто и ботинки, а потом сядете поближе к огню. Камин у меня весь день топится. Эти старые камины – просто благословенье Господне – все жгут. Весь мусор там сжигаю. У меня электрический тоже есть – на всякий случай, если что срочно подсушить надо. Но перед ним не погреешься, и ноги на решетку не положишь. Вас как зовут? Меня – Руфь Николс.

Она проворно расстегнула на гостье обледеневшее пальто и стащила его с плеч. А мысль тем временем лихорадочно работала. Надо позвонить Генри и попросить его приехать.

– Дилан. Дилан Джефферсон.

– Какое странное имя – Дилан! – Руфь повесила пальто в прихожей: там пол выложен плиткой, пусть капает. – Вроде бы мужское. Валлийское, что ли?

– Да, валлийское. Означает: выходец из моря. Моя мать была родом из Уэльса.

Бедная девочка! Не хватало только ей здесь родить. Руфь подумала о том, что ей придется принимать роды, а она понятия не имеет, как это делается. От этой мысли по спине побежал холодок.

– Есть еще поэт…

– Дилан Томас. Да, мама в честь него меня и назвала. Она хотела мальчика, а когда появилась я, она уже привыкла называть меня Дилан.

Руфь усадила ее в кресло перед камином и принялась стаскивать с нее ботинки и носки. Надо же, такой мороз, а она в легких ботиночках!

– Ой! – вскрикнула женщина, стянув второй носок и увидев красную, распухшую лодыжку. – Больно-то как, наверное. Это что, во время аварии? А другие травмы есть?

– Ничего серьезного, – пробормотала Дилан, наклоняясь поближе к огню.

Руфь и сама заметила ссадины и царапины на лице, на шее. Да, все могло быть хуже, Дилан еще повезло.

– Я позвоню своему врачу, пускай приедет и осмотрит вас.

Генри, подумала она, найдет для нее место в родильном отделении. В такое время года там едва ли много рожениц.

Закипел чайник, наполнив кухню паром.

– Сейчас чаю вам налью. И не держите ноги слишком близко к огню, а то ознобыши будут.

Руфь заварила чай, накрыла чайник старой вязаной куклой, достала две большие ярко-желтые кружки и, прежде чем наливать, решила все-таки позвонить Генри. Но, сняв трубку, не услышала гудка.

Сердце у нее упало. Она повесила трубку, попробовала еще раз. Глухо!

Дилан с тревогой поглядела на нее.

– Что, отключился? Я еще утром подумала, что этого надо ожидать.