После Конан никогда не говорил о том, что увидел в этот миг, даже когда рассказывал байки о своих самых экзотических приключениях тем собутыльникам, которым поневоле приходилось слушать короля Аквилонии. Он и сам не поверил тому, что увидел тогда в долине, и не ожидал, что кто-нибудь другой поверит в это.

Конан увидел, как накренившиеся вперед скалы отодвинулись назад, словно их оттолкнули гигантские руки; как пропасти, достаточно большие, чтобы поглотить дома. Внезапно сомкнулись, наполнились паром или бурлящей водой; как с высоты обрушились валуны размером с лошадь; но, вместо того чтобы с огромной силой врезаться в землю, опустились на нее плавно, словно мыльные пузыри; как участки земли, которые тряслись, словно выбиваемые ковры, внезапно покрылись цветами и высокой травой.

Он увидел еще много такого, что унесет с собой в могилу, так же как увидели это и те, кто был с ним.

Затем вдруг все разом ослепли. Над долиной воцарилась кромешная мгла. Смолкли все звуки — или, возможно, все люди разом оглохли и были не в состоянии различить звуки тише, чем грохот обрушившихся скал.

Потом Конан услышал всплеск новых воплей, грохот сорвавшихся камней, вздох ветров, вольных теперь дуть, как велит природа. Он даже услышал рев заблудившегося осла, каким-то чудом пережившего катаклизм.

И тогда киммериец рассмеялся:

— Бамшир, я собирался попросить тебя быть нашим проводником. Но, думаю, мы можем подождать здесь, пока не рассветет. Твоему капитану и его Повелительнице уже ничем не поможешь.

— Боги создали тебя слишком благоразумным, киммериец, чтобы быть героем, — усмехнулся Фарад.

— Иногда я гадаю, чем же занимались боги, когда создавали меня, — отозвался Конан. — Если они когда-нибудь скажут мне правду, я дам знать. А пока, друг мой, присмотри за Бетиной и расставь часовых. Мы будем ждать.

* * *

Махбарас добрался до Повелительницы, когда земля у него под ногами, казалось, превратилась в желе. До того места, где лежала колдунья, он добрался на четвереньках.

Потом капитан поднялся весь в синяках и в пыли и увидел съежившегося, прижавшегося спиной к скале Эрмика. Лицо шпиона по цвету напоминало старый мел.

— Я… я хотел остановить ее… — запинаясь, сказал Эрмик. — Я пытался остановить ее… Она колдовала. Наводила чары… Я пустил в ход свой кинжал. Кинжал с камнем Хаоса. Он должен был остановить ее. Я хотел остановить ее… Я хотел…

Махбарас и не мог, и не хотел больше слушать объяснения. Он подошел к телу Повелительницы. Та лежала так, словно спала, за исключением открытого в смертном зеве прекрасного рта и зияющей в спине кинжальной раны. Должно быть, кинжал пронзил ей легкое, но на губах не было ни капли крови.

Капитан опустился на колени и извлек кинжал. Он принадлежал Эрмику — Махбарас узнал серебряную отделку и камень Хаоса.

Махбарас вонзил кинжал в землю и медленно подошел к шпиону. Он едва стоял на ногах после схватки и долгого бега, но теперь силы возвращались к нему, словно он черпал их из самой земли — или, возможно, ему их дал дух Повелительницы.

Эрмик не знал, что ему предстоит умереть, пока Махбарас не схватил его за горло. А в следующий миг шпион вообще уже ничего не мог узнать, потому что капитан, ударив его затылком о скалу, расколол ему череп.

Но это был еще не конец, потому что Махбарас продолжал колотить Эрмика головой о скалу и выворачивать ему шею до тех пор, пока не услышал, как вокруг него стали падать камни. Он услышал грохот только трех первых камней, потому что четвертый, ударив его по плечу, сшиб наземь, а пятый попал в живот…

Махбарас не увидел кульминацию битвы колдовских сил, да и вообще долго ничего не слышал и не видел.