— Большевики расстреляли? — заинтересовался Зуров.

— Истинно так, и даже господа вот эти могут подтвердить сие как очевидцы, только не знали они, что расстрелянный был мне родным братом. Под этим кровом вместе выросли, царствие ему небесное, страдальцу!

— Да, мы знаем этот случай, — подтвердил Букетов. — Ив газетах про это было.

— За что же могли казнить священника? Это же чудовищно!

— Священник-патриот встретил наступавшие на город красные части пулеметным огнем с колокольни своей церкви, — пояснил Сабурин.

— Да, настоящий воитель! Что ж, память ему вечная! — сказал Зуров. Рассчитываю поэтому и на вашу помощь, отец Федор. Вы родной брат героя. Сам митрополит Агафангел благословил священство на брань с красными.

— Силы мои невелики, Павел Георгиевич, — хмуро возразил священник. Семьей обременен и приходом. Со страху не спим с попадьей третьи сутки пока гости такие в доме. Не вам, православному офицеру, объяснять, чего от нас сан требует.

— Особых тягот не возложим, отец Федор, но, — в голосе Зурова стал ощутим как бы отдаленный гром, — гостей вроде нас… изредка принимать придется… Позвольте спросить, господин ротмистр, каковы последние сведения о Ярославле? Не поверю, чтобы мы потеряли сторонников, каких имели. Наш героизм видели все. Убежден: скоро там все опять закипит!

— Если вы, капитан, умеете оценивать события реально, то придете к иному заключению. Мы сами сперва французов ждали, а потом немцу на шею кинулись. Полагаю, вы осведомлены, кому сдались офицеры-перхуровцы в Ярославле вечером двадцатого июля?

— Стороной слышал.

— То-то стороной! А вот мы с Букетовым в этом участвовали. Комедия была фантастическая! Помните ту германскую комиссию № 4 по репатриации немецких военнопленных из России согласно брестскому договору? Командовал у нас в Ярославле этой комиссией некто лейтенант Бальг. Помните?

— Смутно. Я ведь недолго пробыл в городе.

— Был он тише воды, ниже травы во время июльских событий — ведь мы в Архангельск союзников ждали, а те, как известно, брестского договора признавать не желают. Они же Мурманск и Архангельск якобы не от большевиков, а от немцев спасти стремились. Ну и как бы попутно, неофициально, так же и от Советов… Стало быть, и мы, перхуровцы, себя в состоянии войны с немцами считали.

Капитан Зуров морщился. Мол, тема скользкая. Ближе к делу.

— Но вот становится ясным, что мы терпим поражение. И в канун разгрома вижу я этого Бальга в германском военном мундире, при ордене, с саблей на одном боку и с парабеллумом на другом. Знаете, почему он так воинственно преобразился?

— Кажется, догадываюсь. Только просил бы… покороче!

— Скоро догадались и мы, рядовые перхуровцы. Как выяснилось, генерал Карпов и все прочее начальство, не сбежавшее с месье Перхуровым из города, кинулось к немцу с просьбой: «SOS! Спасите от соотечественников! Французы подвели — пусть кайзер выручает!» И повели нас, грешных, полтысячи офицеров, сдаваться этому лейтенантишке паршивому… Мне же и господину Букетову крупно повезло: выпало нам почетное задание — найти в домах побольше простыней, разодрать их на полосы и развесить утром двадцать первого июля на крышах руин. Утречком смотрим: входят победители, полки, дружины с комиссарами и дивятся: где побежденные? Навстречу красным войскам выступает в полной форме лейтенант Бальг, гордо возвещает: «Те русские, что вели военные действия, сдались мне, представителю кайзеровского командования и Германии. Как немецкие военнопленные они подлежат эвакуации нах Дойчланд. Мои вооруженные силы охраняют их в здании Волковского театра».