|
— Привет, пап, — сказал Сережа, нашаривая выключатель на стене, и только тут я выдохнула, поднялась на ноги и подошла поближе. Во время нашего знакомства три года тому назад — Сережа познакомил меня со своим отцом не сразу, а почти через полгода после того, как его бывшая жена наконец ослабила хватку, постразводные страсти немного утихли и наша жизнь постепенно стала входить в нормальную колею, — Сережин отец завоевал мое сердце прямо с порога небольшой квартирки в Чертанове, которую мы с Сережей сняли, чтобы жить вместе, — он с аппетитом оглядел меня с головы до ног, крепко и как-то совсем не по-отечески обнял и немедленно велел звать себя «папа Боря», хотя я так ни разу и не смогла себя заставить произнести это — вначале вообще избегая прямых обращений, а потом, спустя еще год или около того, остановившись на нейтральном «папа» — на «ты» я с ним так и не перешла. Мне с самого начала было очень легко с ним — легче, чем в компании Сережиных друзей, привыкших видеть его совсем с другой женщиной, с их подчеркнутыми, вежливыми паузами, которые они делали всякий раз, когда я говорила что-нибудь, как будто им нужно было время для того, чтобы вспомнить — кто я такая; я постоянно ловила себя на попытках понравиться им — почти любой ценой, это была какая-то детская, глупая конкуренция с женщиной, перед которой я чувствовала себя виноватой и ненавидела себя за это. «Папа Боря» бывал у нас нечасто — у них с Сережей была какая-то сложная история в прошлом, вероятно, еще в Сережином детстве, о которой они никогда не распространялись; мне всегда казалось, что Сережа одновременно гордится отцом и стыдится его, они редко созванивались, а виделись еще реже — его даже не было на нашей свадьбе. Я подозревала, все дело было в том, что у него не было приличного костюма — довольно давно он, неожиданно для всех, бросил карьеру университетского преподавателя, сдал свою небольшую московскую квартирку и уехал насовсем в деревню где-то под Рязанью, в которой жил с тех пор почти безвылазно в старом одноэтажном доме с печкой и туалетом на улице, потихоньку браконьерствовал и, по Сережиным словам, здорово пил с местными мужиками, среди которых завоевал себе непререкаемый авторитет. Он стоял посреди освещенной теперь гостиной, щурясь от внезапного света, — на нем была видавшая виды старая Сережина охотничья куртка, а на ногах почему-то трогательные серые валенки без калош, вокруг которых на теплом полу уже начинала образовываться небольшая лужица. Сережа сделал было движение к нему навстречу, но они как-то неловко застыли в шаге друг от друга и так и не обнялись, а вместо этого оба обернулись ко мне — и тогда я встала между ними и обняла их обоих; сквозь густые, уютные запахи дыма и табака вдруг отчетливо потянуло спиртом, и я мысленно удивилась тому, как он ухитрился доехать до нас, — но потом мне пришло в голову, что навряд ли на дорогах сейчас кому-нибудь есть до этого дело. Я прижалась щекой к вытертому воротнику его охотничьей куртки и сказала: — Как хорошо, что вы здесь. Есть хотите? Через четверть часа на плите шипела яичница, и мы все — включая Мишку, который отчаянно таращил глаза, пытаясь не заснуть, сидели вокруг кухонного стола; часы показывали половину четвертого утра, и вся кухня уже пропахла чудовищными папиными сигаретами — он признавал только «Яву» и презрительно отказался от Сережиного «Кента». Пока готовилась еда, они с Сережей успели выпить «по одной», а когда я поставила перед ними дымящиеся тарелки и Сережа приготовился налить еще, папа Боря неожиданно накрыл рюмку своей большой ладонью с пожелтевшими прокуренными пальцами и сказал: — Нет уж, хватит светской жизни, пожалуй. Я приехал вам сказать, дети, что вы идиоты. Какого черта вы тут сидите в этом своем стеклянном доме с этой своей яичницей и делаете вид, что все в порядке? У вас даже калитка не закрыта — и хотя, конечно, ваша смешная калитка, декоративный заборчик и вообще вся эта пародия на безопасность даже ребенка не остановят, я все-таки ожидал от вас большей сообразительности. |
