— Зачем же мы уехали оттуда?

Он не ответил. Напевая, он стал искать нотную бумагу.

— Пей чай, — сказала Минна. — Сколько раз подогревала.

— Да-да. Спасибо.

— И ты опять будешь капельмейстером где-нибудь в провинции?

— Это лучше, чем быть переписчиком на чужбине. Главное — я буду сочинять.

Минна встала.

— Знаешь, мне кажется, я становлюсь для тебя обузой. Я всегда говорила…

— Чепуха! — Он взял из ее рук чашку. — Когда-нибудь ты будешь знатной дамой.

— Может быть, — сказала она вкрадчиво, — не стоит задаваться несбыточными мечтами, а попробовать быть как все…

— Ты, значит, не веришь, что я мог бы добиться высшего?

— Ты, конечно, способный, но что делать, если тебе так не везет! Бывает, что люди слишком много требуют от жизни.

— Я как раз такой.

— Да… Грустно.

— Знаешь, кого я встретил сегодня? — сказал Вагнер спустя некоторое время. — Нашего Робера.

— Как, здесь? И что же?

— Ничего. Бежал за ним, обещал, что скоро добьюсь цели и стану его хорошо кормить. Но он не поверил — убежал.

— Что же нам все-таки делать? — спросила Минна. — Мы столько задолжали.

— В среду я получу гонорар. Теперь уже не страшно.

— Тебе никогда не бывает страшно.

— Не скажи… Все-таки я думаю, что Робер был ко мне привязан. Может быть, он и вернется… в лучшую пору.

Вагнер подошел к окну и стал глядеть на улицу. Он многое предвидел, и даже одиночество. Эта женщина уже оставила его однажды. Она плохо переносит нужду. Возможно, что она скоро опять покинет его и вернется, когда ему станет легче.

Он предвидел и свой успех. Но он не мог представить себе размеры этого успеха — той славы и даже триумфа, который ожидал его. Будущее рисовалось довольно туманно, и пока только очертания «Летучего голландца» выделялись во мгле, маня в неизвестную даль.

Рассказ Тихачека

1842–1849 годы

Моя жена говорит мне: «Пиши мемуары, это тебя прославит. Тем более, что ты был близок к такому человеку, как Вагнер». Я отвечаю ей: «Душенька, славы, отпущенной мне, я уже хлебнул вдоволь. И она была заслуженной: природа дала мне достаточно хороший голос, чтобы петь в операх Вагнера. Что же касается мемуаров, то мне их не написать вовек: этого дара природа мне не дала. Если ты помнишь, даже мои письма к тебе были нескладны. Ты приписывала это моей безумной любви к тебе, из-за которой я будто бы не мог толково изъясниться. А это происходило потому, что я просто не умел писать. И не умею». Этого я, конечно, не сказал жене, то есть не стал упоминать про письма. Это я говорю вам.

Но рассказать о Рихарде Вагнере, каким он был в Дрездене, рассказать без хитростей, без этакого философствования я, пожалуй, мог бы. И, поскольку вы просите меня об этом, я попробую. Если вам что-нибудь покажется непонятным, перебивайте меня без всякой церемонии и переспрашивайте сколько угодно.

Двадцать лет прошло с тех пор, как я стал петь в дрезденской опере. Театр у нас был хороший, певцы порядочные. Достаточно назвать Вильгельмину Шрёдер-Девриен, первую бетховенскую Леонору. Говорят, такой Леоноры на оперной сцене еще не видали и не слыхали!

Это была гениальная артистка. В доказательство расскажу вам такой эпизод (я немного отвлекусь, но, право же, эпизод любопытный). Слушайте. В опере «Отелло» нашему Россини, не знаю для чего, вздумалось поручить роль мавра женщине.