— Эта вульгарная Минна? Я помню: ужасно крикливая. Кстати, куда она девалась?

— Они разошлись. Бедняжка сильно хворает.

— Значит, он почти свободен?

— Я вижу, тебе ее не жалко.

— Ни капельки… В чем же заключалась необыкновенность того романа?

— В том, что они с самого начала отказались друг от друга, хотя и продолжали друг друга любить.

— Откуда ты все это знаешь?

— Я не могу этого знать. Но я этому верю, — сказал Ганс с чувством.

«Все-таки он благородный человек, — подумала Козима. — И у него сейчас такое хорошее лицо, когда он говорит обо всем этом».

— Если хочешь знать, меня это не восхищает, — сказала она. — Отказываться всякий умеет.

— Ты думаешь?

— Особенно, если грозят разные неприятности. А вот завоевать, удержать!.. Мне нравятся те, кто не отказываются.

— Но если это связано с несчастием других?

— Не знаю, — сказала Козима.

— Вот и в легенде тоже отречение. Король Марк любил Тристана. А эта обязывало…

«Любовь, любовь, — думала Козима, — сто пудов любви… И как не надоест! А я вот хотела бы посмотреть на художника, который хорошо описал бы нелюбовь! Показал бы, как люди не любят и как им холодно от этой нелюбви».

А вслух она сказала:

— Мне совсем не нравится этот ноющий, печальный Тристан. Другое дело — Зигфрид. Свободный, смелый, полный жизни!

— Свободный? Что ты, девочка? Свободных людей не бывает. И богов также.

«Да, он умен, — продолжала думать Козима. — И талантлив. И я просто не знаю, что мне нужно».

В сущности, никто не выдавал ее насильно. Отец спросил, нравится ли ей Ганс Бюлов. Так как она привыкла к Гансу, ученику ее отца, то ответила:

— Да, он очень мил.

— Что бы ты сказала, — спросил тогда Лист, — если бы этот мальчик…

Козима покраснела, как вообще краснеют девушки в таких случаях, и, в свою очередь, спросила:

— А зачем тебе так хочется сбыть меня с рук?

— Мне этого совсем не хочется. Но я желаю тебе счастья. И я хочу, чтобы еще при моей жизни…

— Но ведь ты еще молодой. И будешь жить долго.

Потом она сказала с притворной печалью:

— Да! Я ведь некрасива. Не то что Бландина.

— Ты отлично знаешь, что твоя «некрасивость» не мешает тебе нравиться многим людям. Поклонники Бландины не раз предпочитали тебя. Так что…

И она согласилась, неизвестно почему. И была, в сущности, довольна. И только через два месяца на свадьбе Бландины, уловив в лице сестры какое-то восторженно-растерянное выражение — совершенно такое же, как у Эмиля Оливье, жениха Бландины, — подумала:

«Так вот как оно бывает! Впрочем, мы с ней такие разные!»

А у Ганса был такой же солидно-благодушный вид, как и всегда. И Козима представляла себе его приблизительный разговор с Листом, который мог состояться за два месяца до того.

— Ты что-то грустен, мой мальчик. Я замечаю это в последнее время. Может быть, Козима тебя обижает?

— О, что вы!

— Она ведь умеет обижать, не правда ли?

Ганс молчит.

— Скажи по совести: как ты к ней относишься?

Ганс краснеет:

— Ведь вы знаете…

— По правде говоря, нет. Но если ты предложишь ей руку, я думаю, она не будет против.

— Вы были всегда так добры ко мне…

— Видишь ли, она незаурядный человек, но мятущийся, трудный.