– Ага, мам. Отличное.

Теперь он всегда говорил ей «мама» или «мам». Три года назад она запретила ему называть ее «мамулей». Сказала, что так говорят только младенцы, а ей совершенно не хочется, чтобы ее сын застрял в младенцах. Иногда она просила его показать бицепсы. И он напрягал тощие ручонки, чтобы хоть чуть-чуть проступили мускулы. Силен, как папа на той рождественской фотке. На единственной сохранившейся.

– Есть хочешь, солнце? – спросила мама, и он кивнул. – Сейчас проедем платный участок и прямо за границей штата сделаем остановку. Точно помню: там есть закусочная.

– А блинчики с шоколадной крошкой можно заказать?

Блинчики с шоколадной крошкой полюбились Кристоферу еще в Портленде. Два года назад. Под их городской квартирой находилась какая-то забегаловка. И повар всегда угощал их блинчиками с шоколадной крошкой. Потом были Денвер и Мичиган. Но в память врезались те самые блинчики и добрый повар, который их выпекал. В ту пору Кристофер и подумать не мог, что дядьки – папа, конечно, не в счет – бывают добрыми.

– Если таких блинчиков нам не подадут, закажем простые, а для посыпки купим пачку «Эм-энд-Эмс». Договорились?

Мальчик забеспокоился. Никогда еще мама ничего подобного не предлагала. Даже при переездах. Когда им приходилось перебираться на новое место, мама всегда чувствовала себя виноватой. Но и в самые виноватые дни она твердила, что шоколад на завтрак не едят. И стояла на своем, хотя сама на завтрак пила шоколадный коктейль «СлимФаст», для снижения веса. Нет-нет, эти коктейли шоколадом не считаются. Сколько можно повторять?

– Договорились, – улыбнулся он и понадеялся, что это не одноразовая поблажка.

На подъезде к шлагбауму мальчик выглянул в окно. Движение транспорта замедлилось: на дороге стояли скорая помощь и легковушка. Врач скорой помощи бинтовал окровавленную голову какого-то мужчины. Тот, судя по всему, разбил лоб и лишился пары зубов. Проехав чуть дальше, Кристофер с мамой увидели, что на капоте легковушки лежит олень. Один рог пробил ветровое стекло и застрял. Оленьи глаза были широко распахнуты. А сам олень вырывался и дергался, словно еще не понял, что умирает.

– Не смотри, – велела мама.

– Не буду, – сказал он и отвел глаза.

Мама не разрешала ему смотреть на плохое. Он за свою жизнь насмотрелся на плохое сполна. В особенности после папиной смерти. Мальчик, стало быть, отвел глаза и начал изучать в зеркале мамины волосы, выбившиеся из-под косынки. Мама, правда, называла ее банданой, но мальчику больше нравилось «косынка» – такие он видел в старых фильмах, которые они смотрели по пятницам. Он разглядывал в зеркале мамины волосы, а заодно и свои собственные, каштановые, как у папы на единственной фотографии, сделанной под Рождество. Папу он помнил смутно. Даже голос его забыл. Припоминал разве что пропахшую табаком рубашку, да запах крема для бритья «Ноксзема». Вот и все. И ничего про папу не знал, но предполагал, что тот был великаном, как все отцы. Великаны.

– Мам? – позвал мальчик. – Все в порядке?

Она изобразила веселую улыбку. А на лице застыл страх. Все тот же, что и восемь часов назад, когда она разбудила его среди ночи и велела собираться.

– Быстрее, – шепнула она.

Мальчик послушался. Все свое имущество побросал в спальный мешок. На цыпочках вышел в гостиную и увидел Джерри, который отключился на диване. Внезапно Джерри потер глаза. На пальцах синели наколки. Он почти проснулся. Но нет. И пока Джерри не очухался, они с мамой добежали до машины. Там была припрятана заначка. Все остальное отобрал Джерри.