— Благодарствую, дядя Бородай, — сказал он ковалю и покинул кузницу.

Дуб на ручку не пошел — слишком тяжелый и твердый материал, древесину дуба обычными зубами, даже если на них будут надеты коронки, не возьмешь, а вот орех можно взять, орех — мягче, лучше…

Но и орех тоже не пошел — надо было добывать две безукоризненные, совершенно одинаковые половинки и сажать их на металл рукояти, сбивать в единое целое клепками, но нож тогда будет напоминать кухонный, которым чистят картошку и крошат капусту, поэтому Куликов пошел по третьему пути… В районе жил охотник по фамилии Новохижин (хорошая актерская фамилия), так у него Вася Куликов увидел нож с рукояткой довольно необычной, как и в лагерных финках, наборной, — очень удобной и красиво выглядевшей.

Рукоятка была набрана из коры березы, обработана мелкой наждачной шкуркой, хорошо подогнана к руке. Это был прекрасный охотничий нож. Упав в воду, он не тонул — кора, пробковая прослойка ее держала нож на плаву, в морозную пору, когда наборный плексиглаз может впаяться в кожу ладони, кора этого не делала, она сама была теплой, поскольку привыкла греть сам ствол березы… Лезвие при таком раскладе было тяжелее рукояти, и если человек делал ножом бросок, лезвие всегда оказывалось впереди ручки и поражало цель.

В общем, сделал себе Куликов ножик, взял его с собою на фронт и очень берег, несколько раз ему предлагали обменять самоделку на немецкий кинжал — он отказывался, считая красивый, богато оформленный клинок рядовой безделушкой. Самодельный нож был, на его взгляд, штукой более серьезной, хотя и не такой изящной, как нарядное украшение офицеров-эсэсовцев…

Куликов понюхал упаковку с изображением быка и хрюшки.

— Это надо же, в коробок из-под зубного порошка целый бык вместился, — неверяще проговорил он, — или это не бык, а какая-нибудь немецкая химия? И поросюшка эта свинячья — тоже химия… А?

— Химией это никак не может быть, — убежденно произнес Блинов, — немцы химию не едят — желудок не переваривает. Вообще-то они не дураки, в отличие от нас.

— Тс-с-с, — остановил его Куликов, — а если особист услышит?

— Особистов в окопах нет. Не принято.

— Самих-то нет, а помощники их есть, и сколько их, добровольцев этих гребаных, никто из нас не знает.

Второй номер закашлялся, будто бы поперхнулся чем. Выбил кашель в кулак.

— Ты прав, ВеПе, — наконец произнес он. — Но если бы мы знали их хотя бы с затылка или с задницы, в окопах они долго бы не продержались.

Легким движением ножа Куликов вспорол у коробки верх и восхищенно покрутил носом: очень уж вкусно пахло содержимое консервной упаковки… Запах был такой аппетитный, такой влекущий, что… в общем, он пробрал пулеметчика до самого, извините, желудка. Куликов извлек из коробки одну толстую симпатичную колбаску и мгновенно проглотил ее — даже не ощутил, как она очутилась в глотке, на короткий миг задержалась, словно бы раздумывая о своем будущем, потом проворно нырнула вниз и исчезла.

Ну словно бы этой немецкой сосиски не было вовсе. Куликов поспешно, будто бы боясь, что вторая колбаска выпрыгнет из коробки и скроется в ближайшем, источающем грязные слезы сугробе, схватил ее… В эту минуту в тумане громыхнул выстрел.

Громкий был выстрел, орудийный, плотная, спекшаяся в несколько слоев масса тумана дернулась, — видать, на исходную позицию с немецкой стороны, кроме танков, выползла штука покрупнее — штурмовое орудие, оно и выпалило почти в упор по нашим позициям.

Снаряд разорвался далеко за спиной, окопы не зацепил никак, но вред все-таки причинил: из пространства с гнусавым свистом принесся маленький неровный осколок и очень метко зацепил сосиску — срезал большую часть ее… Тьфу! Куликов выматерился.