— Да, — мрачнея еще больше, ответил Степа. — А что?

— Дело-то вроде бы так глухарем и осталось, а? — осторожно начал пробовать Маркова подполковник. — Не удалось раскрутить?

— Скорее не дали раскрутить, товарищ подполковник… А что такое? Все мои рапорты и объясниловки — в деле… Я уж думал — быльем все поросло…

— Поросло, да не все… — многозначительно сказал Геннадий Петрович. — Да ты не дергайся так, Степа, к тебе никаких претензий нет. Просто появились кое-какие новые данные… Возможны пересечения… Я тебе говорить сейчас всего не буду, но…

— Неужели перспективы появились? — спросил Марков чуть дрогнувшим голосом.

Это «чуть» не укрылось, однако, от уха Ващанова. «Эк тебя зацепило-то, сынок, — подумал подполковник, внутренне улыбаясь. — На этом я и сыграю, а ты, милый, мне споешь». Вслух он сказал совсем другое:

— Ты присаживайся, Степа, кури… Насчет перспектив пока что-либо определенное сказать трудно, но — вполне возможно. У коллег наших, — Геннадий Петрович показал большим пальцем правой руки в потолок, — информация кое-какая появилась… А уж будет она реализована или нет — сам понимаешь, загадывать трудно… Возможно, мы с ними посотрудничаем… Ты вот что… Ты, Степа, подсвети мне ту историю, так сказать, неофициально… Сам понимаешь, рапорты рапортами, но документы казенные — они всего лишь документы, в них всего не написано. А мне важны твои личные впечатления…

Марков присел к столу, достал «родопину» из пачки, прикурил от дешевой пластмассовой зажигалки. По тому, как подрагивали его желтоватые пальцы, крепко стиснувшие фильтр сигареты, было видно, что опер волнуется.

— Геннадий Петрович… А нельзя меня будет к этой разработке подключить?

«Реванш хочешь взять… Не успокоился, значит», — усмехнулся про себя подполковник и сказал:

— О какой-то разработке пока говорить рано… Но я учту, если складываться будет… Так в чем там тема-то была? Давай, не стесняйся, тут, как говорится, все свои… Степа вздохнул, глубоко затянулся сигаретой и начал рассказывать:

— История там получилась занятная, а началась она месяца за три до того, как Дмитрию Сергеевичу горло перерезали… В марте восемьдесят восьмого взяли этого Варфоломеева на гоп-стоп. Добра-то у него в квартире много было — от папаши осталось… А папаша этот — Сергей Петрович Варфоломеев — был личностью довольно известной, книжки про Эрмитаж писал популярные: «Замечательные картины», «Героический Эрмитаж». Штук пять написал, его считали известным искусствоведом, хотя Варфоломеев-старший с тех пор, как окончил в восемнадцатом году третий класс частной гимназии, так больше нигде и не учился… А вот жена его действительно была искусствоведом и уже в тридцатые годы работала в Эрмитаже, в научно-просветительском отделе…

Но главным делом жизни для Сергея Петровича было собирательство. Причем он не фуфло всякое собирал, а настоящие шедевры, у него было несколько тысяч французских и английских литографий начала девятнадцатого века, работы Эжена Изабе, Лами, Монье, Гаварни, Донье.

— Ни фига себе! — присвистнул Ващанов, удивленный, однако, не крутостью коллекции Варфоломеева, а тем, как легко сыпал Марков ничего не говорящими подполковнику именами. — Откуда ты так в этом разбираешься? Монье, Лами… Я и слов-то таких отродясь не слыхивал.