— К маме имеет отношение убийство, — живо ответила она, принимая пальто и вешая его на крюк, где оно продолжало ронять капли, вместо того чтобы отнести в кухню, где оно могло бы высохнуть. — Нам нужно вернуть медальон. К тому же Эмили хотела навестить маму, а я пошла с ней! — Будь свет газовой лампы в коридоре ярче, Томас, возможно, заметил бы, как зарумянились щеки жены от этой полуправды. Она быстро повернулась и поспешила в кухню, к теплой плите. — Мама пошла к нему выразить соболезнование. В общем, это неважно. — Она снова повернулась и посмотрела на него. — Я знаю по меньшей мере одну причину, по которой Мину Спенсер-Браун могли убить… Может, даже две. — Она замолчала в волнительном ожидании ответа.
— Могу придумать целую дюжину причин, — хмуро сказал Питт. — Но только доказательств никаких. Возможностей хватает, но этого недостаточно. Суперинтендант Этелстан хочет закрыть дело. Самоубийство предоставляет всем возможность благопристойно остаться наедине со своим горем.
— Речь не о возможностях, — нетерпеливо выпалила Шарлотта. — Речь о настоящих причинах. Помнишь, я говорила, что маме кажется, будто за ней постоянно наблюдают?
— Не помню, — честно признался Питт.
— Но я же рассказывала! Мама чувствовала, что за ней кто-то наблюдает. И то же самое сказала сегодня Амброзина Чаррингтон. Так вот, я думаю, это Мина! Она за всеми подглядывала. Как Любопытный Том. Олстон так и сказал. Он, конечно, выразился иначе и не понимая толком, что это значит. Ну же, Томас, неужели не понятно? Если она шпионила за кем-то, у кого был какой-то секрет, настоящая тайна, то могла узнать нечто такое, за что убивают. А еще я узнала от Олстона два способа, как это можно было сделать!
Питт сел и начал стягивать промокшие насквозь ботинки.
— Что?
— Не веришь? — Шарлотта ожидала, что муж воспримет новости с большим энтузиазмом, а он, оказывается, и слушал-то ее только для виду.
Устал. Так устал, что уже и на обычную вежливость нет сил.
— Думаю, у твоей матери все не так серьезно, как тебе кажется. Флиртуют многие, особенно светские женщины, которым больше нечем заняться. Ты теперь и сама знаешь. У них там весь роман — платочки ронять да цветочки носить. Все равно что вышивкой заниматься. И я так думаю, что если за ней и следил кто-то, то только из скуки. Ты слишком с этим носишься. Не будь это твоя мать, ты бы и не заметила.
Шарлотта сдержалась, хотя это далось ей с большим трудом. В какой-то момент она даже призадумалась — а не дать ли себе волю, не объяснить ли, что за банальным и мелким может стоять настоящее чувство, способное выплеснуться насилием не менее жестоким, чем то, что считается привычным в темных закоулках или на менее регулируемых уровнях светского общества. Но потом она поняла, как сильно устал муж, как огорчен стремлением Этелстана скрывать или не замечать того, что не соответствует его амбициям. Злость на пользу дела не пойдет.
— Хочешь чаю? — спросила Шарлотта, глядя на его мокрые ноги и побелевшие от холода, окоченевшие кончики пальцев. Не дожидаясь ответа, она налила в чайник воды и поставила на раскаленную плиту.
Спустя какое-то время Томас натянул сухие носки и поднял голову.
— И что за две возможности?
Шарлотта отмерила чаю.
— У Теодоры фон Шенк появились недавно деньги, о происхождении которых никто ничего не знает. Муж ничего ей не оставил; никто другой, похоже, тоже. Когда она переехала на Рутленд-плейс, у нее и не было ничего, кроме дома. А сейчас — пальто с соболиным воротником… Может быть, Мина и предложила несколько интересных объяснений тому, откуда это все взялось.
— Например?
Шарлотта нетерпеливо подвигала заварочный чайник; другой, на плите, неохотно выдохнул облачко пара, но еще не закипел. |