|
Чудовищное, по сути понимание, что он убийца матери — Альфонсо отчаянно пытался отогнать, и часто-часто повторял: «Конечно, она жива…» — и в то же время, он чувствовал, что убил ее — он, даже, и плакать не мог; а боль то все возрастала; и любые стоны, и мольбы — казались пред этим чувствием ничего незначащими. Душевное его состояние было столь болезненным, что удивительным было как он еще жив, как не сморщился, не почернел от этого.
— Да нет все образумиться, образумиться, образумиться… — зашипел он сквозь зубы и тут увидел Сереба. Он стоял на поляне, окруженный солнечный светом, который, просачиваясь через листву, опадал, густым, но прозрачным водопадом. В этом сиянии исполняли воздушный танец бабочки, а яркокрылая стрекоза, словно маленький, добрый дракон, летала рядом с ними. Картина эта была такой мирной, такой привычной Альфонсо, что он попытался себя утешить: «А, быть может, и не было ничего. Может, только привиделось…». Однако, в это время по парку в очередной раз загудели трубы, и, где-то залаял пес… С немалым трудом Альфонсо удалось подняться на ноги, с еще большим трудом он приподнял колыбель, проволок ее два шага — малыши по прежнему громко кричали… — Сереб! — голос словно и не его, а какого-то создания мрака… Конь подошел к рыдающему, трясущемуся, стоящему на коленях перед колыбелью Альфонсо. Не сводя с него, умных и спокойных глаз, встал перед ним на колени, приглашая усесться на спину. Посиневшие, сведенные судорогой губы юноши, вырвали мучительный шепот: — Ну, вот! Ты, друг, не оставляешь меня! Только не уходи, не оставляй одного! Говоря это, он взобрался в седло; установил перед собой эту, в виде лебединой ладьи колыбель, и она очень хорошо пришлась к спине коня, так, будто для этой спины и была изготовлена. Сереб вскочил, и бросился через парк. Вокруг замелькали, отлетая назад, деревья; солнце стремительно заморгало в разрывах между ветвей. Вот они вылетели на большую, украшенную мраморными статуями аллею, и тут же разом несколько голосов потребовали, чтобы он остановился. — Не останавливайся! — роняя слезы, выкрикнул Альфонсо. Он склонился над колыбелью; и видел рыдающие личики братиков совсем рядом. — Не плачьте… — однако, они, видя его страшный лик, принялись рыдать еще сильнее. А они вновь скакали по зарослям, да по густым, как раз в той части парка, где редко гуляли, где кусты росли без ухода садовников, и разрастались на этой благодатной земле, как им вздумается широко. Заметившие их на аллее, устремились в погоню, и теперь топот их коней, раздавался за спиною. Сереб летел, как ветер в бурю, однако, и кони преследователей были из лучших нуменорских скакунов, так что вырваться от погони не удавалось. Вновь послышались тревожные трубы, но теперь едва слышно… Они вылетели на довольно широкую поляну, и, когда проскакали значительную ее часть — раздался окрик преследователей, увидевших Альфонсо. Он вывернул голову; и увидел, что несколько, легко одетых витязей, с обнаженными клинками, на белых скакунах, вылетели на поляну. Поляна уже закончилось — кругом замелькали заросли, а юноша, по прежнему высматривал позади преследователей. Несколько раз ветви хлестнули его по затылку, но он и не заметил этого. Потом услышал спереди свист — резко развернул голову — слишком поздно. Прямо на него рванулась широкая ветвь; ударила в подбородок, разбила губы, и вышвырнула из седла. Повалился спиною на землю, а Сереб, на хребте которого по прежнему укреплена была колыбель мелькнул среди зарослей и скрылся. Стремительно нарастал топот. Уже чувствуя, что теряет сознание — Альфонсо откатился в сторону, сжался за стволом… Еще услышал, как вихрями пронеслись преследователи, а затем тьма заполнила его сознание. |
