— Я успел полюбить море, — сказал я, вспоминая братство скандинавов, Сигурда, Свейна и Улафа. — Оно способно многое рассказать человеку о нем самом, однако знания эти даются нелегко. Сначала нужно доверить ему свою жизнь. — Я поморщился и признался: — Находиться в шторм в открытом море — это ужасно, Кинетрит.

— Моя мать боялась моря, — нахмурилась девушка. — Она говорила, что оно вечно жаждет человеческих душ. Вот почему многие гибнут, пытаясь его покорить. — Моя спутница невесело усмехнулась. — Похоже на слова язычника, ты не находишь?

Я кивнул и заметил:

— Но мать произвела тебя на свет, Кинетрит. Храбростью ты не уступаешь никому из тех, кого я знаю.

Девушка провела зубами по нижней губе. Я ощутил такое непреодолимое желание поцеловать ее, что вынужден был отвернуться.

— Думаю, страх сам по себе способен убить человека, — тихо продолжал я, снял шлем и вытер лоб. — Он держит мужчину у домашнего очага и следит за тем, чтобы тот состарился раньше времени. Страх заставляет человека предать своих друзей, когда ему кажется, будто боги отвернулись от него, — добавил я, подумав о Глуме. — Ты когда-нибудь заглядывала в глаза ярлу Сигурду? В самые зрачки, в черные дыры? Или в глаза Бьорна, Бьярни, Улафа?

Кинетрит пожала плечами, и я продолжил:

— В этих людях живет море, Кинетрит. Они такие же дикие, как и оно, но свободные. Никто не повелевает волнами.

— Ты не понравился бы моей матери, Ворон, — сказала девушка. — Она не отпустила бы меня с тобой даже на рынок, не говоря уж про это.

— Твоему отцу я понравлюсь еще меньше, — усмехнулся я, но Кинетрит оставалась серьезной.

— Моя жизнь стала совсем иной, — вздохнула она. — Все переменилось. Я осталась совсем одна.

— Нет, Кинетрит, ты не одна.

Я почувствовал, как у меня загорелись щеки. Какое-то мгновение тишину нарушали лишь приглушенный рев волн и далекий крик чаек. Большой черный баклан пролетел в сторону моря, размеренно взмахивая сильными крыльями.

— Ветер утих, — вдруг совершенно справедливо сказала Кинетрит. — Нам нужно поторопиться.

Я взглянул в сторону моря, увидел маленький каменистый островок и понял, что дракары находятся дальше к востоку, где мы несколько недель назад оставили их у берега. Еще мне стало ясно, что удача отвернулась от нас. Ветер внезапно переменился, задул с запада, принося аромат желтого мака с далеких холмов.

Мы не стали спускаться к морю, двинулись на восток в надежде обогнуть скалу и увидеть «Змей» и «Лосиный фьорд», качающиеся на высоких волнах прилива. Но что делать дальше? Какой рисунок сплели для нас норны, определяющие судьбу?

Я достал из мучного мешка доспехи, надел кольчугу и шлем, взял меч и снова превратился в воина. Быть может, я оставался последним из волчьей стаи. Могло статься, что Сигурд и остальные норвежцы уже пировали за столом Одина в Валгалле и дожидались, когда я присоединюсь к ним, чтобы вместе готовиться к Рагнароку, последней битве богов. Я поежился от прикосновения холодного металла, нашел успокоение в его тяжести, и в то же время размышлял, как же странно, что закаленное железо и сталь придают воину мужества, хотя он и сознает, что этого будет недостаточно.

— Кони! Прислушайся, Ворон! — воскликнула Кинетрит, перекрывая шум прибоя. — Прячемся! Быстро!

Я не услышал топота копыт, потому что был в шлеме, огляделся, надеясь, что за краем меловой скалы проходит выступ, где можно будет укрыться.