– Простите меня, Гастингс. Простите за то, что заставил вас ждать. Простите за то, что вам предстоит перенести.

Ричард дал знак солдатам, стоявшим за спиной Уильяма. Они взяли его за руки и, невзирая на полные удивления и гнева крики, отвели в сторону на дюжину ярдов и там подсекли ему ноги. Он повалился вперед в их руках, с изумлением глядя на оказавшийся перед ним на траве строительный брус.

– Глостер! Где судьи, сучий ублюдок?! Где правосудие?

– Такое правосудие положено изменникам, милорд, – отозвался Ричард. – Как я уже говорил, при всем моем сожалении, я вынужден сделать предупреждение всем, кто считает меня слишком слабым. Это послужит всем полезным уроком.

Гастингс попытался снова заговорить, однако державшие его люди уже прижали горло барона к брусу.

– Подождите, – проговорил Ричард. – Не хотите ли исповедаться, милорд? Могу вызвать к вам священника.

Опальному лорду позволили встать на колени. Не заметив и тени милосердия в глазах Глостера, он отрешенно кивнул, а потом тоже подставил лицо солнцу, в последний раз наслаждаясь теплом. Лорд-протектор отошел в сторону, когда привели какого-то священника, который стал на колени рядом с Уильямом, лордом Гастингсом, выслушивая по очереди его грехи и даруя отпущение их. Прошел целый час, и наконец священник неловко поднялся на занемевшие ноги и поклонился сперва Гастингсу, а потом лорду-протектору. Нарисованная на лицах солдат перспектива его не привлекала, и он заторопился прочь.

Вернувшийся Ричард заметил, что на Уильяма снизошел своего рода покой. Поняв, что время его пришло, он спокойно посмотрел на небо. А потом сам положил голову на балку – и не дернулся, услышав свист топора.

– Господь с тобой, – промолвил Ричард и перекрестился.

В воскресенье перед первым заседанием лорд-протектор выехал в город вместе со своим другом Бекингемом во главе длинной процессии лордов и старейшин. Они собрались возле Тауэра, где все могли видеть обоих принцев, стрелявших по мишени из лука в большом дворе и приподнимавших шляпы, приветствуя глазевших на них лордов.

Процессия начала свой путь в полдень – во главе ее ехал лорд-протектор со своими телохранителями. Знамена Ричарда были подняты высоко, словно на поле боя, хотя ехать надо было всего лишь на запад города, вверх по Олдгейт-стрит до Коровьего рынка у Корнхилл, а затем на Поултри и вбок на широкую дорогу Чипсайда и Ладгейт-Хилл, где друг за другом в ряд располагались пятьдесят две мастерские златокузнецов. Возле собора Святого Павла они остановились и спешились, присоединившись к ожидавшей там пестрой и живописной толпе, в которой лорды и капитаны соседствовали со священниками и олдерменами. Шутки и смех умолкли, когда один из присутствовавших монахов, известный своим здравомыслием брат мэра, начал произносить проповедь. Однако еще находясь в самой середине изъяснения природы прощения, он увидел вошедших в храм. Брат Шоу, на мгновение собираясь с мыслями, склонил свою лобастую голову и снова заговорил, уже обратившись к Книге Премудрости Соломона, процитировав ее сперва на латыни, а потом уже по-английски:

– Плод добрых трудов славен, и корень мудрости неподвижен. Дети прелюбодеев будут несовершенны, и семя беззаконного ложа исчезнет…

Послушать проповедь брата Шоу по воскресеньям собирались сотни людей. Некоторые закивали; другие посматривали назад, на лорда-протектора и его лордов, также подошедших послушать.

– Таким же образом, поверьте, будет разрешена и судьба дома Йорков, – продолжил брат Шоу.

Слова его обратили толпу в безмолвие, воцарилась полная тишина. Собравшиеся прекрасно знали, кто именно остановился за их спинами в компании вооруженных людей.