Блю сделалось так смешно, что у нее даже глаза широко раскрылись. Впрочем, конечно же, Нив, приехавшая издалека, просто не могла знать, что к чему. Хотя она могла бы и догадаться, что школа, располагающаяся в громоздком каменном особняке со стоянкой, забитой автомобилями в основном немецкого происхождения, вряд ли будет по карману ее сестре.

— Это школа для мальчиков. Сынков политиков, нефтяных баронов и… — Блю задумалась, соображая, у кого же еще может хватить денег, чтобы отправить сыночка в Эглайонби, — содержанок, проживающих денежки, которые им платят за молчание.

Нив приподняла брови, но не взглянула на племянницу.

— Нет, правда, они просто ужасные, — сказала Блю. — Для мальчишек из Эглайонби апрель был плохим сезоном; как только погода делалась теплее, в городе появлялись машины-кабриолеты, на которых разъезжали мальчишки в таких вульгарных шортах, какие могли осмелиться надевать только богачи. Во время учебной недели они ходили в школьной форме: брюки цвета хаки и джемперы с вырезом мысом, на которых была изображена эмблема в виде ворона. Поэтому наступающую армию можно было без труда опознать. «Воронята».

— Они считают себя лучше нас и думают, что мы ради них должны из кожи выпрыгивать, — продолжала Блю, — а сами каждый уик-энд напиваются до умопомрачения и поливают краской знак на выезде из Генриетты.

Прежде всего из-за «Академии Эглайонби» Блю выработала два важных правила. Первое — держаться подальше от мальчишек, от них одни неприятности. И второе — держаться подальше от мальчишек из Эглайонби, потому что они подонки.

— Ты производишь впечатление очень благоразумного подростка, — заметила Нив. Ее слова покоробили Блю, которая и без того отлично знала, что является очень благоразумным подростком. Когда в семье так мало денег, как у Сарджентов, благоразумие укореняется сызмальства.

В призрачном свете почти полной луны Блю разглядела знак, который Нив нацарапала на земле.

— Что это? — спросила она. — Мама тоже рисовала такое.

— Неужели? — удивилась Нив и всмотрелась в свой рисунок. Он изображал три изогнутые пересекающиеся линии, которые образовывали что-то вроде вытянутого треугольника. — Она сказала, что это значит?

— Она рисовала его на двери душевой кабины, изнутри. Я не стала спрашивать.

— Я видела это во сне, — сообщила Нив ровным голосом, от которого затылок Блю неприятно похолодел. — Мне хотелось посмотреть, как это будет выглядеть нарисованным. — Она стерла узор ладонью и резко вскинула хорошенькую ручку.

— Мне кажется, они идут, — сказала она.

Блю и Нив явились сюда именно по этой причине. Каждый год Мора сидела на стене, поджав коленки к подбородку, глядя в никуда, и называла Блю имена. Блю видела церковный двор пустым, но для Моры он был полон мертвецов. Не тех, кто недавно умер, а душ тех, кому предстояло умереть в ближайшие 12 месяцев. Блю всегда воспринимала происходившее как разговор, из которого она слышит только половину. Иногда ее матери удавалось узнать того или иного духа в лицо, но чаще ей приходилось наклоняться и спрашивать имена. Однажды Мора объяснила, что, не будь рядом с нею Блю, ей не удалось бы заставить их ответить — в отсутствие Блю они просто не видели Моры.

Блю всегда нравилось ощущать себя очень нужной, и все же иногда ей хотелось, чтобы слово «нужная» не было синонимом «полезной».

Бдение возле церкви было чрезвычайно важным для одной из самых необычных услуг, которые оказывала Мора. Клиентам, постоянно живущим в городе и ближних окрестностях, она давала гарантию, что если им самим или кому-то из дорогих им людей предстоит умереть в предстоящем году, она заблаговременно даст об этом знать.