— И что это за место? — спросил Кавалли.

— Я приеду к вам в офис завтра в двенадцать часов, и тогда вы получите соответствующие указания. — Он помолчал. — Среди прочего. — Связь прекратилась.

Кавалли положил трубку, пытаясь сообразить, что означало его «среди прочего», и медленно вернулся в зал заседаний, где увидел, что отец с Ником склонились над Декларацией и разглядывают её обратную сторону.

— Как ты думаешь, что он имел в виду, когда сказал «среди прочего»? — спросил Тони.

— Понятия не имею, — ответил отец и, бросив последний взгляд на пергамент, стал медленно скручивать его.

— Нет сомнений, что завтра мне станет известно, — сказал Тони, когда председатель отдал ему документ и он осторожно опустил его в пластиковый контейнер.

— Так куда же его надо доставить? — спросил Ник.

— Мне сообщат это завтра в двенадцать часов, — сказал Тони, несколько удивившись, что отец не передал своему старому другу содержание телефонного разговора с Аль-Обайди.

В первые дни при виде Ханны, выходившей из иорданского посольства в бесцветной одежде, явно выбранной с учётом вкуса Каримы Саиб, Скотт тем не менее находил её поразительной. Многое из того, что находится в красивой упаковке, оказывается совсем не таким без своих ярких обёрток. Когда Ханна сняла свой безвкусный костюм, в котором была в тот день, он стоял и не верил, что можно быть столь прекрасной.

Он стянул простыню, прикрывавшую её, и любовался видом, от которого у него перехватывало дыхание прошлой ночью. Её коротко подстриженные волосы; он представлял, как бы они выглядели, падая длинными волнистыми прядями на её плечи, как она хотела того. Ложбинка на шее, гладкая оливковая кожа спины и длинные стройные ноги.

Как ребёнку, открывшему чулок, полный подарков, ему хотелось прикоснуться ко всему сразу. Он провёл рукой по изгибу её спины в надежде, что она повернётся. Придвинулся ближе, наклонился над ней и стал обводить пальцем вокруг её твёрдой груди. Круги становились все меньше и меньше, пока не замкнулись на её мягком соске. Послышался вздох, и на этот раз она повернулась и оказалась в его объятиях, стиснув пальцами его плечи, когда он притянул её ближе.

— Так нечестно, ты воспользовался тем, что я спала, — проговорила она сквозь сон, когда его рука легла на её бедро.

— Извини, — пробормотал он и убрал руку, целуя её в щеку.

— Не извиняйся. Ради Бога, Симон, я хочу, чтобы ты любил меня, — сказала она, ещё ближе приникая к нему и принимая его ласки, которые открывали в ней все новые сокровища.

Их близость была по-утреннему свежей, более спокойной и нежной, чем неистовство ночи, но от этого ничуть не менее приятной.

У Скотта такое было впервые. Хотя он занимался любовью так много, что не мог вспомнить всех, она никогда не вызывала в нем такой бури чувств.

Когда Ханна откинулась на его плечо, он отодвинул волосы с её щеки и стал молить Бога, чтобы следующий час не пролетал так быстро. Ему была ненавистна мысль о её неизбежном возвращении в посольство. Он не хотел делить её ни с кем.

Комната теперь была залита солнечным светом, и он невольно задумался о том, когда ещё ему удастся провести с ней всю ночь.

Глава иракского представительства был срочно вызван в Женеву и взял с собой лишь одну секретаршу, оставив Ханну в Париже без дел на выходные. Она сожалела только о том, что не может сказать Симону, что стоит за этим вызовом, чтобы он мог сообщить об этом Крацу.

Она закрыла свою комнату на два замка и покинула посольство через пожарный выход. Ханна рассказала ему, что чувствовала она себя при этом как школьница, сбежавшая из интерната на ночную вечеринку.