— …Товсь! Цельсь!

Смех споткнулся на самой высокой ноте и резко затих. Неужели предчувствие обмануло его и уже через мгновение он свалится на грязный каменный пол рядом с убитыми красноармейцами, и его кровь смешается с собачьей?

Тимофей зажмурился.

— Отставить! — услышал он властный окрик в коридоре.

— Товарищ Веселовский! — раздался растерянный голос начальника тюрьмы.

— Чем это вы занимаетесь здесь?

— Да вот привожу приговор в исполнение согласно решению суда.

— Вижу, как приводишь, — недовольно перебил его Веселовский, заглядывая в камеру. — Что ж это, он один половину твоей охраны перебил? С кем остальных заключенных охранять прикажешь? Или ты думаешь, товарищ Марусев, что штат у милиции безразмерный и тебе сюда на растерзание арестантам еще народ будут подкидывать? Уберите винтовки, я сказал!

— Так мы, товарищ Веселовский, сейчас мигом все закончим.

— Отставить, я сказал! Или до вас еще не доходит — кто перед вами?

Стволы винтовок в мгновение ока вынырнули из амбразуры обратно в коридор, и Тимофей понял, что предчувствие его не обмануло: смерть только дохнула в его лицо ледяным холодом и прошла мимо. Он поднес ладонь ко лбу и вытер крупные капли пота.

— Открывай… Хочу взглянуть на вашего героя!

— Товарищ Веселовский, он четырех охранников завалил и трех собак порезал, неужели не боязно?

— Большевикам бояться не к лицу. Ну, долго я буду еще ждать?

Сначала затворилось окошечко в двери, а потом забренчали ключи, лязгнул замок, и дверь со скрипом отворилась. В камеру шагнул невысокий плотный мужчина лет сорока, одетый в выцветшую гимнастерку и яловые сапоги. Из-под распахнутого ворота виднелась тельняшка. Он напоминал обыкновенного уркагана соловецких лагерей. После кронштадтского мятежа матросами там были заполнены все зоны. В покорителях морей изначально проглядывала какая-то воровская раскрепощенность и пиратская лихость, которая заставляла даже матерых каторжан считаться с их мнением. На зонах матросы отличались редкой сплоченностью, не свойственной другим заключенным. Всякого, кто носил тельняшку, называли «братком». Уркам памятны были дни, когда матросы вырезали целые бараки блатных за то, что кто-то из них бесчестил по матушке «сынов революции».

Позже многие из бывших матросов растворились в воровской среде, возглавили бандитские шайки и стали авторитетнейшими уркачами. Тельняшка же превратилась в один из атрибутов воровской доблести…

— Товарищ Веселовский, с вами еще три бойца войдут, — заглянул в дверь начальник тюрьмы.

— Оставь их при себе, они мне без надобности. Или ты думаешь, что балтиец не сумеет справиться с единственным зэком? — неодобрительно хмыкнул Веселовский.

— Нет, товарищ Веселовский, я так не думаю, но все-таки… Собак задавил, а потом бойцы, — кивнул он на распластанные тела.

— У меня к тебе есть одна просьба, Марусев! — оборвал его Веселовский.

— Слушаю вас. — Начальник тюрьмы всем своим видом изобразил напряженное внимание.

— Запри нас покрепче и никого не впускай, что бы ни случилось.

— Да как же можно? Он же смертник!

— А вот так! Если я говорю, значит, можно, — резко сказал Веселовский.

Тимофей невольно улыбнулся. Этот разговор чем-то напоминал ему разговор авторитетного уркагана с рядовым сявкой. «Худшего уже не будет», — подумал Тимофей. Ему определенно нравился этот начальник в тельняшке и с замашками солидного уркагана.

— Слушаюсь! — наконец-то сдался начальник тюрьмы.