Он не знал, насколько крепко засела Ченая в мыслях его друга, и не мог даже представить, что Уэлгрин сравнивает Ченаю с робкой костлявой ткачихой.

Они прикончили кувшин пива и вернулись на дежурство.

Дружеские разговоры были на время забыты. Весь день они нарезали круги вокруг пристани и всяких складов и сараев. Большой черный корабль поднял все паруса, кроме одного Торговцы-бейсибцы отправились во дворец на прием, эти рыбоглазые предпочитали общество друг друга. Межрасовые контакты были явлением чрезвычайно редким — скорее исключением, чем правилом.

Большой черный корабль мог простоять в гавани хоть целую неделю или даже больше, но после первого дня на него уже мало кто обращал внимание. И Уэлгрин вернулся в свой кабинет, к обязанностям командира гарнизона. Раз в день он должен был наведываться к городским воротам, чтобы просмотреть, кого успели завербовать дежурные офицеры. Уэлгрин обращал внимание новобранцев на то, что стражник получает такую же плату, как солдат ранканской армии, — пять монет в месяц, при гораздо меньших накладных расходах. Но он никогда не говорил новобранцам, что они вступают в ранканскую армию. Дела шли не блестяще, но мало-помалу гарнизон пополнялся. Третий отряд стражи, изначально сформированный в основном из полубандитов Зипа, был набран практически заново. Два остальных получили пополнение. Трашер начал учить новобранцев уму-разуму, а сам Уэлгрин занялся инструктажем вновь назначенного лейтенанта по имени Ведемир.

Ведемир был невысокого роста, темноволосый, вроде Трашера, а на его круглом высоколобом лице словно написано было, что он — проныра, каких поискать. Парень сказал, что ему двадцать два года. Уэлгрин и сам получил офицерский чин в двадцать два.

Вот только на вид парню было меньше двадцати двух Ведемир едва сумел сдержаться, когда капитан многозначительно процедил сквозь зубы «два-а-дцать.., два?». Никаких записей, порочащих новоиспеченного лейтенанта Ведемира, не было. В годы разгула анархии он сражался на баррикадах и видел такое, о чем наверняка не будет рассказывать в тихом семейном кругу.

— Мой отец — Лало-Живописец, — сказал паренек, как будто оправдываясь, когда они вдвоем с капитаном отправились на патрулирование.

Уэлгрин хмыкнул. Матерью Ведемира была Джилла. Его младший брат умер во время мятежа Ложной Чумы, а сестра прислуживала рыбоглазым во дворце. Уэлгрин знал все это, и даже больше, из досье, собранных Факельщиком. Сейчас капитана больше интересовала женщина, которая шла из Дворца Правосудия в сторону Западных ворот. Он повел Ведемира, который все еще лепетал что-то о своем семействе, на плац для упражнений, где Трашер как раз объяснял последним новобранцам разницу между «право» и «лево».

— Не думаю, что им очень по душе было мое поступление на службу. Они, конечно, не стали меня отговаривать… Ну, мама еще могла бы попробовать, но не папа…

Женщина свернула за угол. Уэлгрин успел разглядеть ее профиль, прежде чем новобранцы Трашера загородили обзор. Вряд ли это была Ченая. Только очень веская причина могла привести Ченаю во дворец, и когда она туда являлась, то снаряжалась как на войну.

— Что-то не так, командир? — спросил Ведемир.

Уэлгрин обернулся к лейтенанту. Он не знал, сколько времени стоял рядом с Ведемиром, полностью занятый своими мыслями.

Трашер умел при случае прикинуться невидимкой. А Ведемир — нет. И не его, конечно, в том вина, но оба офицера вдруг ощутили какую-то неловкость.

— Подожди здесь. Мне надо кое-что взять из комнаты в сторожевой башне.

— Хотите, я сбегаю и принесу то, что вам нужно?

— О боги! Ты — не мой денщик, а офицер pa… — Уэлгрин еле успел проглотить готовое вырваться не к месту слово. Только сегодня утром принц провозгласил снижение налогов на очаги безо всякого упоминания о Рэнке или императоре.