Я собирался в автобусе подумать и о ней. Но то одно, то другое – я знал, что могу забыть об этом начисто. Буду думать о Кларе. Когда я был здесь в последний раз, я еще не познакомился с Кларой, еще даже не знал, не догадывался, что принесет мне эта ночь. Представляете? Пришел сюда, застрял ненадолго за незначительным разговором, вышел, купил шампанского, сел на М5 – совершил столько бессмысленных поступков, и все они произошли в жизни, в которой еще не существовало Клары. Какова была жизнь до Клары? Я пытался припомнить старые времена, на деле вовсе не такие уж старые, когда мы на Новый год устраивали дегустацию вина, закрывали этикетки на бутылках и умудрялись надуть даже тех из гостей, кто считался знатоками. Вспомнил тогдашнюю толпу знакомых – гости клубились в гостиной, на столах пирамидами высились закуски и десерты, мамин чернослив, запеченный в беконе, а мы ждали, когда выяснится, какое вино признали самым лучшим, – смех, шум, мама носится туда-сюда, чтобы результаты голосования обязательно поспели до полуночи, а потом – папины вечные извинения за то, что он снова произнесет прошлогоднюю стихотворную речь. Уверен, ему бы понравилась Клара.

Снаружи, на балконе, где стояли и охлаждались бутылки, он попросил бы меня ему помочь, прежде чем начать вытягивать пробки. Мы постояли бы неподвижно на холоде, в одних рубашках, глядя на черно-белую ночь над Манхэттеном, вслушиваясь в эхо веселой вечеринки из набитой квартиры в соседнем доме, сегодня тому два года, «Вот у них настоящая вечеринка, а у нас одна видимость». Отвел бы меня в сторонку и произнес с оттенком сварливости, и чего бы тебе на ней не жениться, что на деле означало: «Женись уже хоть на ком, роди детей, пока мы еще живы, – лучше сразу близнецов, чтобы побыстрее». А потом, сменив тему, он посмотрел бы сквозь стеклянную дверь в переполненную гостиную: «Полюбуйся на свою мамочку, за всеми ухаживает, кроме меня, Ксантиппа строптивая, вот она кто».

Я обвязывал одну бутылку за другой красными бумажными салфетками, чтобы скрыть этикетки, а потом крепко приматывал салфетки скотчем, который отец прижимал пальцем – так он поступал всегда, когда помогал мне заклеить неподатливый пакет, – тем самым извиняясь за импровизированную тираду по поводу детей и близнецов и за хроническую сварливую нотку в голосе.

Помню, как Ливия вышла на балкон покурить, как раз когда мы договорили. Она еще помогала мне завернуть столовые приборы в накрахмаленные салфетки, пока наша кухарка-бразильянка добавляла последние штрихи к ежегодному бомбино, а в окно просачивалась музыка. Я положил руки Ливии на бедра, осторожно повернул ее к себе и протанцевал с ней несколько па на морозном балконе, потом мы вернулись в гостиную, и моя безрассудная выходка сошла за молчаливое заверение, адресованное отцу, в смысле: видишь, папа, я времени зря не теряю, при этом я знал, что все это чистой воды притворство, – я знал, что он знает, что она знает: мы не продержимся рядом даже месяца, сезона, десяти дней.

– О чем вы тут говорили? – спросила она.

– Ни о чем. – Рассеянно.

– Обо мне, верно?

Она знала, что постепенно завоевывает его расположение. В ее это стиле – сложить два плюс два, вычесть мое неуместное «ни о чем» и получить результат – папину тираду про детей.

И десяти дней не пройдет, думал я. Отец, похоже, подметил, с каким выражением я слежу за ней – она вошла в комнату и заговорила с другими гостями. «С ума сойти, ухаживают за всеми, кроме нас – как будто знают, что ни черта мы их не любим».

– И куда ты сегодня? – спрашивает мама.

– На вечеринку.

– Всего на одну?

– Всего на одну.

От мысли попасть сегодня к Рейчел я, понятное дело, отказался.