– С кем-то пойдешь?

– То ли да, то ли нет. Пока непонятно.

– Тебе непонятно или ей непонятно?

– И это тоже непонятно.

Усмешка. Все у тебя как всегда. Тебе что-то нужно? Нет. Просто зашел поздравить с наступающим. Ну, если тебе нечем будет заняться ближе к вечеру, заходи еще, на Новый год много шампанского не бывает. В холодильнике есть бутылка, так, на всякий случай. Может, и зайду, говорю я, имея в виду: да, но ты особенно не жди. «Хоть постарайся», – роняет она последний призыв. Я отмалчиваюсь.

– Будь умничкой, поменяй мне лампочку.

Неудивительно, что дом ее похож на мавзолей. Я отыскиваю в кладовой лампочку, встаю на стул, вывинчиваю перегоревшую, меняю на новую. «Наконец-то!» – восклицает она и добавляет: вот теперь я тебя вижу. Я собираюсь надеть пальто.

Еще одна вещь, говорит она, будто извиняется. Не покажу я ей, как работает кофеварка, которую я подарил на Рождество?

Я знаю, чего она хочет. Чтобы я не уходил, по крайней мере так быстро. Побудь еще минутку, ну пожалуйста! Я достаю две капсулы с эспрессо, наливаю воды, вставляю вилку в розетку, нажимаю на красную кнопку, жду, когда перестанет мигать зеленый огонек. Теперь она хочет попробовать сама. Повторяем все снова.

Через две минуты мы сидим за столом, где завтракают, и пьем из дымящихся чашечек эспрессо без кофеина.

Ему бы очень понравилось, говорит она, рассеянно помешивая кофе.

Терпеть не могу, когда она заводит о нем речь. «Знаю, знаю», – извиняется она и тут же закуривает. Потом вспоминает, беззвучным движением собирается погасить сигарету. Нет, кури, говорю я, мне не мешает. То, что я сам пытаюсь бросить, еще не значит, что я вообще не выношу сигареты. То же самое, внезапно приходит мне в голову, можно сказать и про людей, и про массу других вещей. То, что они тебе недоступны, еще не значит…

Мама, видимо, прочитала мои мысли или сама была настроена на ту же волну. «Совсем не общаешься с этой Ливией?» Мы выстроили одну и ту же логическую цепочку, хотя ни она, ни я не хотим обнаруживать звенья, связавшие сигарету с Ливией. «Очень много курила, – добавляет она, будто бы заметая следы, – верно?» Постоянно, но ответ – нет, совсем не общаюсь. Ты всегда полностью сжигаешь за собой мосты. Иногда, говорит она, прекращаешь с кем-то видеться из страха, что человек тебе по-прежнему дорог. Или ты ему дорог. Иногда, отвернувшись от прошлого, со стыдом опускаешь глаза. Но не сдаешься. Ищешь других. Труднее всего – начинать все сначала, имея на руках лишь ту малость, которая осталась от прошлого раза.

Она задерживает дыхание, выпускает дым, отворачивается. Сейчас задаст вопрос.

– А эта новая лучше Ливии?

– Лучше, хуже, пока слишком рано – или поздно – судить. Не знаю.

– Смешной ты.

Гасит недокуренную сигарету. Смотрит на меня, потом мимо.

– Я тут встретила одного человека.

Она кого-то встретила.

– Ты кого-то встретила?

– Ну, не совсем так. Он узнал о папиной смерти и решил мне позвонить.

– И?

– У него несколько лет назад умерла жена.

Видимо, вид у меня не то ошарашенный, не то совершенно отрешенный.

– И?

– Мы когда-то были вместе.

– Вы когда-то были вместе.

Трудно представить ее с кем-то, кроме человека, рядом с которым она была всю мою жизнь.

– Я не понимаю.

– И понимать нечего. Мы с ним были знакомы задолго до появления твоего папы. Он уехал на Запад – сказал, на год или подольше. Потом я познакомилась с твоим отцом.

В ее словах все выглядит таким бездушным, почти жестоким.